Наталья Веселова - Одиннадцатый час

В конце концов еле отговорили паренька приглашать на свадьбу весь автобус скопом – он чуть не обиделся. Фотографии шли по рукам, без стеснения елись конфеты – хорошо было… Пока автобус не остановился у того перекрестка. Анатолию, нам с коллегой, и еще нескольким пассажирам нужно было выходить и ждать другой автобус. Так мы и сделали. С отъезжавшими парень едва ли не перецеловался. Причем, выпивши он не был – я точно знаю – это счастье его так пьянило, что на время повредился человек в рассудке…

В ожидании своего номера все мы, спасаясь от жары, разместились под огромным невозмутимым дубом. Многие из его ветвей уже умерли, торчали голые, серые и страшные…

– Говорят, триста лет стоит, Петра Первого помнит! – поделился Анатолий.

Он опять смеялся, болтал, пихал нам в руки какое-то новое угощение, и уж веселенький зеленый автобус замаячил точкой на горизонте, как вдруг…

Никто не успел ничего понять. Раздался треск, удар и короткий крик. Все вскочили. Анатолий, вытянувшись, лежал на земле. С дуба отломился большой мертвый сук и острым концом попал ему точно в висок, оставив только маленькую ссадинку – почти без крови. Но паренек был убит на полуслове – даже погасшие глаза еще неуловимо улыбались…

Все это я видела сама – понимаете?

Я еще считала себя неверующей, но в то время, как кругом кричали, суетились, сетовали на жестокость судьбы и даже грозили небу кулаком – я одна стояла в стороне и… молчала. Мне откуда-то дано было знать, что совершился акт абсолютной справедливости – не жестокий, а, наоборот, милосердный. Помню, что удивилась этому знанию, но лишь на миг, а потом подумала: «Значит, точно есть Бог. Потому что, если бы не было – то после того, что мы все сейчас здесь видели, нам необходимо дружно пойти вон к той речке, привязать по камню на шею и утопиться…».

Не знаю, что ждало бы Анатолия, останься он в живых – тут полет фантазии ничем не ограничен, всевозможные ужасы так и приходят на ум. Вы скажете точнее: он, несомненно, погубил бы свою чистую душу. Но оставим сослагательное наклонение – это не наша область, не человеческая.

Писать мне неимоверно тяжело, я делаю этого лежа, с перерывами, и почерк от этого, боюсь, самый неразборчивый. Но, главное, я ухитрилась дописать до конца.

Спасибо Вам, дорогой мой друг, батюшка Димитрий, прощайте, хотя, кто знает, может быть, мы с вами еще и увидимся.

Эпилог

(прошел год)

Отец Димитрий казался очень взволнованным. Задавшись сверхценной идеей освятить храм до Пасхи и непременно служить в нем Светлую заутреню, он заставлял рабочих трудиться в три смены стахановскими темпами. На деньги не поскупился и лично контролировал работы, без меры суетясь на стройке. Он быстро научился по-хозяйски покрикивать, его черный подрясник мелькал то снизу, когда о. Димитрий давал указания ползавшим по стенам штукатурам, то с колокольни, откуда он, как с трибуны, распекал рабочих, не слишком ретиво, по его мнению, вывозивших мусор, то внутри храма, где он путался под ногами художников, что-то авторитетно объясняя им про «колер». По сути дела, единственное, что получалось у о. Димитрия хорошо – это мешать и сбивать с толку. Он успел поссориться с главным инженером, а руководитель художественных работ откровенно от него бегал. Зато на храм, даже незаконченный, любо-дорого было взглянуть: словно грациозная белая птица, готовая вот-вот взлететь, он вышался на гладком зеленеющем холме, отражаясь свсжевызолоченным куполом в круглом озерце. Геометрически уродливые постройки как бы расступились вокруг на почтительное расстояние. Из них еще совсем недавно выбегала толпа жильцов и долго, сосредоточенно созерцала, как небольшой вертолет уже в десятый совершал заход над куполом, пытаясь доставить золоченый крест на заданное место, с одиннадцатой попытки усадил его удач– и тогда в толпе послышались аплодисменты. Но внутри церкви возникли трудности: там было сделано двенадцать округлых ниш, в каждую из которых предполагалось поначалу поместить по иконе Св. Апостола, но что-то не задалось; выяснилось, что пишут не Апостолов, а мучеников разных времен, и даже уже готовы восемь.

О. Димитрий посетовал, сгоряча велел было переделать, но время поджало так, что он, махнув рукой, согласился:

– Что уж, пишите еще четыре…

И постом доставили три новые иконы.

– Четвертая – последняя – где?! – возопил о. Димитрий.

Но с иконой случилась беда: в мастерской при просушке ее – уронили, и не просто так, а на банку белил, которая разлилась при этом, безнадежно испортив самый лик.