Наталья Веселова - Одиннадцатый час

От неожиданности Юля выпустила ее из рук, и тотчас же все кошачьи когти впились в ее тело сквозь платье. Завопив, Юля отпрянула, отчего когти проехались по ней, глубоко бороздя кожу и мясо…

– А-а!!! Гадина!!! Держи!!!

Вадик начал махать руками, стремясь поймать мечущегося в панике зверька, но, тоже отведав когтей, взвыл и нечаянно сокрушил стеклянную полочку с Юлиными духами и притираниями. Среди звона, треска, мата, своих и кошачьих истошных криков бились муж и жена в крошечном помещении, пытаясь схватить обезумевшее и оттого втройне увертливое животное.

Наконец, издав трубный звук разъяренного слона, Вадик сорвал Зайку в ванну вместе с клеенчатой занавеской, на которой она было повисла. Кошка запуталась в занавеске и с воплями барахталась в ней… Издавая очень похожие звуки, Вадик прижимал ее изо всех сил ко дну ванны, где хлестала и брызгалась мощная струя воды.

– Сечка! – опомнилась Юля, пихая мужу орудие убийства.

– Не могу, бьется!! – отозвался он.

– Р-руки… – прохрипела женщина и сама, размахнувшись, нанесла первый удар по куче клеенки, удачно не попав супругу по пальцам, – он едва их отдернул.

Из разрубленной клеенки брызнул вверх яркий фонтан крови, раздался душераздирающий, не кошачий и вообще ничей на земле вой, – и Юля рубанула еще раз. Кровь начала заливать ванну, но ее сразу смывало и уносило в водоворот стока…

– Теперь ты, хирург.

Поочередно, уже без слов, только тяжело дыша и отплевываясь от попадавшей в лица крови, супруги рубили и рубили неподвижное и безмолвное месиво из клеенки, костей, окровавленной шерсти и блестящих внутренностей. Молча передавали друг другу сечку и продолжали свою работу без отдыха, оскалив зубастые рты и сощурив невидящие глаза…

Когда рубить стало уже нечего, и металл начал крушить металл, Вадик швырнул сечку в ванную и оперся о борт руками. Рядом в такой же позе, глядя в изодранную стенку, стояла его жена. Муж пришел в себя первым. Он обвел глазами помещение, что-то натужно соображая, и вдруг тихо спросил:

– Юля… А коробка с птифурами… Она где?

Это, собственно, всё. Завещание я только что переписала на Ваше имя. Но мой Вам совет: немедленно вывозите из квартиры все, что можно вывезти, иначе, если придет агент и оценит там находящееся, то Вам никогда не хватит денег, чтобы оплатить госпошлину. Ключи прилагаю, номер сигнализации и телефон, по которому надо позвонить, чтобы ее отключили, припишу ниже. Достраивайте Вашу церковь с Богом и постарайтесь, чтобы она была… Ну, вам лучше знать, какой она должна быть. От Вас прошу немногого: похороните меня по-христиански, а потом могилу можете даже позабыть: мне все равно.

Но не тешьте уж очень свое самолюбие. Не Вы, о. Димитрий, обратили меня в Православную веру – Вы только довершили ранее начатое Другим. Умом я давно уж была согласна – потому что у меня есть еще голова на плечах, а на ней – глаза и уши, которыми я видела и слышала много дивного.

Однажды, много лет назад, я гуляла одна по пустынному пляжу, в дурную погоду, вечером. И вдруг откуда-то послышалось пение. Пильный тенор доносился со стороны деревьев, окружавших пляж. Прислушалась и различила фразу, единственную – теперь я думаю, что это был псалом: «Приступите к нему и просветитеся, и лица ваши не постыдятся…». Удивленная, пошла на голос. Он свободно летел над холодным песком, над серым неприветливым морем. И что я увидела? Я увидела человека, залезшего на раскидистую ветлу. Человек полусидел в ветвях и пел псалом, думая, что находится в полном одиночестве. «Это что ж должна быть за вера, чтобы изливать ее – вот так? – в замешательстве подумала я. – И есть ли у меня в душе хоть что-нибудь такое, о чем хотелось бы, влезши на дерево, простодушно сообщить неодушевленному миру?». У меня не было ничего подобного, и поэтому я тихонько убралась прочь, но долго еще слышала за спиной эту торжественную песнь. О, я знаю, что слава Господа вопиет от каждой твари в мироздании, даже от тех, кто, казалось бы, глух, нем и непробиваем…

В другой раз я стояла за картошкой на улице. Дело было утром, и у присоседившегося пивного ларька выстроилась длинная понурая очередь страдавших синдромом похмелья. В очереди находилась пара – не то муж с женой, не то сожители. Они, очевидно, всю ночь не только пили, но и деятельно выясняли отношения: опухшие лица (лучше бы сказать – хари) у обоих были покрыты свежими ссадинами и синяками; они еле держались на ногах, были ужасающе грязны и растрепанны, говорили хриплыми то ли от водки, то ли от сифилиса голосами – словом, колоритная семейка. Вдруг женщина куда-то исчезла. Супруг ее успел получить четыре кружки пива, ловко подхватил их и теперь стоял в стороне в нетерпеливом ожидании. Он и выпил бы в одиночестве – да никак: держа четыре кружки и пытаясь из какой-нибудь пить, неминуемо прольешь.