Морис Леблан - Канатная плясунья

— А не то?

— Будет худо Монфокону.

Доротее тяжело было услышать имя мальчугана из уст негодяя. Положение с каждой минутой ухудшалось. Ждать некого. Победит тот, у кого крепче нервы, кто дольше сохранит хладнокровие и удачно воспользуется промахом противника.

«Надо тянуть, тянуть до самого последнего предела, — думала она, — тянуть не до последней четверти часа, а до последней четверти последней минуты».

Она, взглянув по-прежнему прямо и смело в лицо Эстрейхера, сказала тоном не просьбы, а требования:

— Главным условием продолжения нашего разговора я считаю освобождение моего мальчика.

— Ого! Как важно!

— Важно или неважно, думайте как угодно. Но я приказываю освободить его.

— Приказываешь? Это по какому же праву?

— Через несколько минут вас заставят повиноваться мне.

— Кто же это заставит?

— Мои друзья и родственники: Вебстер, Эррингтон и Дарио.

— Ах, вот как… Доротея, ай-ай-ай! Как не стыдно?

В первый раз при мне ты допускаешь такую грубую ошибку в своих расчетах.

Он жестом пригласил Доротею следовать за ним. Когда они вышли из-под свода, Эстрейхер раздвинул кустарники и плющ, вьющийся у стены, и язвительно произнес.

— Полюбуйся на своих друзей.

Там была полуразрушенная комната со сводчатым потолком. В ней на полу вповалку лежали связанные Вебстер, Эррингтон и Дарио под охраной вооруженных членов шайки.

— Пойдем дальше. Полюбуйся теперь на дедушку и на сыночка.

Несколько шагов вдоль той же стены. Опять раздвинуты кустарники и плющ. Опять полуразрушенная комната, размерами поменьше. На полу связанные Деларю и Монфокон. В полных слезами глазах мальчика мелькнула улыбка, когда он увидел Доротею. А она еле сумела подавить рыдания, подступавшие к горлу. Но перед Эстрейхером ничем не обнаружила ни волнения, ни страдания.

— Ну, вот, — насмехался Эстрейхер, — что же ты теперь думаешь о своих защитниках? И что ты думаешь о моих молодцах? Три товарища охраняют пленников. Двое других стоят на часах и следят за окрестностями… Я могу быть покоен… Ах, Доротея, сегодня тебе не везет. Напрасно ты их отпустила от себя. Когда они соскочили с лестницы, я их переловил одного за другим, как зайчиков. И даже ни одной царапины от них не получил. Нотариус труднее достался. Он ухитрился взобраться на дерево, и, чтобы заставить его слезть оттуда, пришлось истратить пулю. Ну а Монфокон — это ангел кротости… Одним словом, моя милая, ты видишь, что твои друзья выбыли из строя и ты можешь рассчитывать лишь на самое себя… Перевес на моей стороне. У меня люди, сила, у тебя — ничего.

— С меня достаточно того, что у меня есть. Вы забываете, что секретом о бриллиантах владею я, и только я. Так или иначе вам придется развязать и освободить моих друзей и мальчика.

— И за это…

— За это я отдаю вам конверт с припиской маркиза Богреваля.

Он испытующе посмотрел на нее.

— Черт с тобой! Давай конверт.

— Сначала развяжите их. Эстрейхер начал раздражаться.

— Без глупостей… Тут я хозяин… Давай конверт.

— Нет, — голос ее становился тверже и сильнее.

Он рванул пришпиленную к поясу сумочку.

— Нотариус сказал, что ты положила конверт туда же где была медаль.

Но в сумочке ничего не было. Эстрейхер рассвирепел.

— Ах, ты так… Ну, в таком случае будут другие разговоры. Подай конверт сию же минуту.

— Я порвала его.

— Врешь! Таких вещей не рвут.

— Я посмотрела, что там написано и порвала. Освободите моих друзей, и я открою вам секрет.

— Врешь! Врешь! Будет, мне надоело… Последний раз говорю: давай конверт!

— Не дам.

Он бросился к тому месту, где лежал связанный Монфокон, схватил его, приподнял на одной руке и, раскачивая, делал вид, что собирается его бросить вниз.

— Конверт! — кричал он Доротее. — Конверт, или я разобью о стену череп твоему щенку!

Такой картины Доротея не могла перенести и подняла руку в знак согласия.

Эстрейхер, положив ребенка наземь, вернулся к Доротее.

— Давай.

— Под сводом у входа… С правой стороны… там скатанная в комок бумажка… в камнях у стены.

Он дал приказание одному из своих сообщников. Тот убежал.

— Давно бы пора, — удовлетворенно говорил бандит, вытирая струившийся с лица пот. — Давно бы пора… Меня не надо раздражать.

— Ну что? — спросил он у возвращающегося сообщника.

— Вот.

— Ага, черт возьми! Это называется победа! Эстрейхер расправил смятый конверт. Печати были целы.

Никто еще не знал секрета. Он не мог удержаться, чтобы не высказать сокровенную мысль: