Морис Леблан: Арсен Люпэн в тюрьме

Нет на свете туриста, достойного этого звания, который не знает берегов Сены и не замечал между развалинами Жумьежа и руинами Сэн-Вандрила странный маленький средневековый замок Малаки, гордо сидящий на своей скале, в самой середине реки. Арка моста связывает его с дорогой. Основания его мрачных башен сливаются с гранитом, на котором он стоит, — огромным блоком, оторвавшимся от невесть какой горы и выброшенным на это место каким-то невероятным катаклизмом. Вокруг него, со всех сторон, тихие воды играют среди камышей, и стебли трав колышатся над мокрыми грудами речной гальки.

История Малаки сурова, как его имя, и причудлива, как его силуэт. То была непрерывная череда сражений, осад, штурмов, грабежей и резни. На посиделках в деревнях округи Kо с дрожью вспоминают преступления, которые были в нем совершены. Рассказывают таинственные легенды. Говорят о знаменитом подземном ходе, который вел когда-то из него к аббатству Жумьеж и к замку Агнессы Сорель, любовницы Карла VII.

В этом старом пристанище героев и разбойников живет теперь барон Кагорн, Барон Сатана, как его не так давно звали на бирже, где он несколько поспешно разбогател. Разорившимся владельцам Малаки пришлось продать ему, чуть ли не за кусок хлеба, старинное жилище предков. Барон привез в замок собранные им замечательные коллекции картин и мебели, фарфора и деревянных резных панно. И живет здесь один, с тремя старыми слугами. Никто в эти стены теперь не проникает. Никто ни разу не любовался под сводами этих древних залов тремя полотнами Рубенса, которыми владеет барон, двумя Ватто, кафедрой работы Жана Гужона и другими чудесами, взмахами банковских билетов, вырванными прямо из рук богатейших завсегдатаев публичных аукционов.

Барон Сатан боится. Не за себя — за сокровища, собранные с такой неизменной страстью, с интуицией любителя, которого самые дошлые торговцы не могли ни разу надуть. Он любит их. Любит их жестокой любовью скупца и ревнивой — супруга.

Каждый вечер, к закату, четыре окованные железом двери, поставленные в начале и конце моста и перед въездом на парадный двор, запирают на засовы. Электрические звонки готовы зазвучать в тишине при малейшем толчке. Со стороны Сены опасаться нечего: скала там круто обрывается вниз.

И вот, в одну из сентябрьских пятниц, к мосту подошел, как обычно, почтальон. И, как обычно, барон сам приоткрыл тяжелую дверь.

Он осмотрел прибывшего так подробно, как если бы не знал уже, причем — не первый год, эту веселую, добродушную физиономию с насмешливым взором старого крестьянина, человека, который со смехом ему сказал:

— Это снова я, господин барон. Не другой, надевший мою блузу и фуражку.

— Кому можно нынче верить? — пробормотал Кагорн. Почтальон вручил ему ворох газет. Затем добавил:

— Есть для Вас и нечто новое, господин барон. Нечто новое.

— Новое?

— Письмо… Заказное, к тому же…

Отрезанный от мира, не имея никого, кто мог бы проявить к нему интерес, барон никогда не получал писем. И это сразу показалось ему плохим предзнаменованием, причиной для беспокойства. Кто был неизвестный, который решился нарушить его уединение?

— Распишитесь вот тут, господин барон…

Он расписался, ворча. Потом, взяв письмо, подождал, когда почтальон исчез за поворотом, и, побродив, немного взад-вперед, прислонился к парапету и разорвал конверт. Внутри оказался сложенный вчетверо листок бумаги, надписанный поверху от руки:

«Тюрьма Санте, Париж»! Он бросил взгляд на подпись: «Арсен Люпэн». И с удивлением прочитал:

«Господин барон, В галерее, которая соединяет две Ваши гостиные, имеется картина Филиппа Шампенья, прекрасная работа, которая мне очень нравится. Ваши Рубенсы, как и меньший из Ваших Ватто, тоже соответствуют моему вкусу. В той гостиной, что справа, хочу отметить сервант в стиле Людовика XIII, гобелены из Бове, столик Ампир работы Джакоба и сундук в стиле Ренессанс. В той, что слева, — всю витрину с драгоценностями и миниатюрами.

На первый раз я готов удовольствоваться перечисленными предметами, реализация которых, полагаю, не будет трудной. А посему прошу Вас распорядиться, чтобы они были должным образом упакованы и отправлены на мое имя (с предварительной оплатой) на Батиньольский вокзал не позднее, чем через восемь дней… В противном случае буду вынужден самолично произвести их отправку в ночь со среды 27 на четверг 28 сентября. И, как того требует справедливость, не ограничусь уже вышеуказанными предметами.