— Врешь! крикнула Ирина. — А покажи-ка долонь [19] Долонь — длань — древний первообраз употребляемого ныне в искаженном виде «ладонь».
.
Растерянный Лютиков показал. На ладони оказался рубец.
— Это он, в. б., траву-силу врезывал.
— Врешь, — сказал Лютиков. — Это у меня с измалетства так.
— Нет, ты врешь! Ты мне сам проляпался.
— Коли?
— А у меня не записано. Вот, не правду ли я, в. б., говорю?
— Ну, вот она говорит, — вмешался я, — что ты виделся с ней в кабаке у Егора Прокопьевича и говорил…
— Не видал я ее: все она врет. Спросите хоть самого Егора Прокопьевича!
— Да спрашивай — не спрашивай, а были мы, дядюшкины матвиевы пятаки-то серебры пропивали.
— Врешь ты!
— Его благородие видит, как вру я.
Я кончил очную ставку. Послал за Григорьем Яковлевичем и Егором Прокопьевичем, а сам, вместе с Виктором Ивановичем, пошел к священнику. Там я застал накрытый стол и всю низовскую аристократию: тут были о. дьякон, фельдшер приказа Василий Устинович и еще какой-то хороший прихожанин.
На накрытом столе вскоре появились водка, красное вино и разные закуски: великолепные пироги с сигом и палтусиной; грибы, яйца и разные рыбы во всевозможных видах и сочетаниях.
Все мы выпили по рюмке водки. После того, как водится в порядочном обществе, завелись речи о высоких предметах. Отец дьякон сообщил о некоторых изобретениях своих по части механики. Потом Василий Устинович перетянул нить разговора на свою медицинскую сторону. Упомянув о хитрости англичан по машинной части, он рассказал весьма поучительный анекдот о французах такого содержания:
«Как-то приезжают в Париж наши русские какие-то князья ли, графы ли… только люди образованные… расшаркиваются, говорят на разных на ихних языках, все в нос эдак… А там у них дома не обедают… все по трактирам. Вот приходят это они в трактир обедать: давай-ка, брат, говорят, мусью! Вот хорошо. Подают им это битую говядину, биштеки, коклеты разные… ну, огурцы, горчицу… Вот отобедали это; спасибо брат, мусью, говорят, хорошо приготовил! — А это нишаво, это он по ихнему-то, по-французски-то лепечет, таперечи. Ви старой капиль кушаль, а приходить трукой рас, я фас малятой капиль поштуй. Это по-ихнему, а по-русски значит: теперь я вас угостил старой лошадью, а в другой раз жеребенка зажарю, так не то будет».
Этот анекдот дал повод к самой оживленной беседе. Отец дьякон выразил недоумение.
— У нас в семинарии, — заметил он, — профессор французского языка сказывал, что французский язык то же, что латинский, только в нос говорить нужно, например: pons pontis, мост — pont; mons montis, гора — mont, meus мой — mon, fons fontvis источник, ручей — font и т. д. А немецкий, говорит, язык черт знает что такое: ни на латинский, ни на греческий, ни на русский не похож! Сам, говорит, не могу примениться… да и вам не велю. А это, что вы говорите, Василий Устинович, больше на русский похоже. Ну, вот вы говорите по-французски, капиль, а по-латыни equus, equa… По-моему, капиль больше похожа на нашу кобылу, чем на еqua.
— Да ведь в нос, отец дьякон! — возразил Василий Устинович.
— Да разве в нос; да и то никак не выйдет: еqua, кобыла, капиль.
— Да не в том дело, — вмешался в спор отец И. — Будь я на месте государя, я бы именным указом запретил это. Сами они хоть лягуш жрите, а наших кобылятиной не окармливайте.
— Нет, — заметил Василий Устинович, — это для здоровья не вредно. Давайте, зажарьте мне лошадиного мяса, а еще если молодого!.. — Тут Василий Устинович чмокнул языком.
— Ну, а приди-ка ты у меня тогда к причастью: не допускаю, скажу: кобылье рыло!
На эту тему спор долго не мог истощиться. Хотя все общество шло против Василья Устиновича, но он чувствовал, что, в теории, он стоит выше предрассудков. Когда отец И. заметил, что все он врет, хвастает, что дай ему самому кобылятины, либо кобыльего молока, так и его бы вырвало, Василий Устинович поднялся на хитрость.
— Отчего же, батюшка, вас-то не вырвало, когда вы принимали в последний раз порошок, что я вам давал? — спросил он.
— А оттого, что одно — порошок, а другое — кобылятина.
— Да ведь это экстракт кобылятины в сухом виде.
— Как так?
— Да так. Это верно.
Отца И. при этих словах Василья Устиновича стало коробить: как будто он муху проглотил. Впрочем, особенно вредных последствий не случилось. Между тем, мне дали знать, что явились свидетели из Вакомина, и я отправился на станцию, пригласив и о. И. прийти туда через несколько времени с Крестом и Евангелием.
Читать дальше