К. Попов - Виноватые и правые - Рассказы судебного следователя.

— Ну, а теперь у вас и свой лекарь недалеко.

— Недалеко, да что в нем проку? У него веришка-то и есть помогчи, и, сказывают, знающий; да что в нем? Придешь к нему, а его лицо корпежит.

— Отчего же корпежит?

— Да ишь ты, кормилец, он из немцей: что мы говорим ему — он не понимает, а опять что он по-своему-то лепечет — мы не разумеем. Ему это забедно, а нам-то ину пору и смешно покажется. А он бы, сердечный рад… Да нет! Ноне не то: и Александр Петрович и наш-то лекарь приедут, так не то, что на дом ко хворому сходят, а недалеко-то, так и в другую деревню съездят. Нет, нет, уж не то ноне стало! Вот и закалякалась я, кормилец, а тебе, поди, и на покой надо?

— Ну, так покойной ночи.

Только что проснулся я на другой день, Матвей Негодяев уж стоял в моей комнате.

— Что тебе? — спросил я.

— Да вот что, ваше выс-ие, — проговорил он, наклоняясь к моей постели, почти шепотом: — Кипрюха ляпает: Ириха-то, говорит, ему созналась…

— В чем же она ему созналась?

— А говорит, как они дверь-то вертели, так она, потаскуха, им теплину держала.

— Будто так она ему и сказала?

— Так, так, в. в! Его бы к присяге притянуть, так, бывает, и не отопрется.

— А Кипрюха-то здесь?

— Здесь, здесь: привел.

— И опять, я думаю, поплатился?

— Да что делать, в. в., хоть и охолостили, а все мошну выворачивай: косушку посулил!

— Хорошо, спрошу; а ты пока ступай, да пошли сюда сотского.

— Ладно, ладно, в. в…

Вошел Виктор Иванович.

— Здорово ночевали, в. в.! — приветствовал он меня.

— Покорно благодарю. Садись, так депутат будешь. Хочешь чаю, так сам наливай.

— Былое дело, в. в. А народ-то никак весь собрался: людно что-то… и бабья понабралось!..

Вошел сотский.

— Да вот я посылаю за священником; а той порой сделаем очные своды и допросим неприсяжных. Ты, сотский, сходи, попроси сюда священника, чтобы пожаловал с крестом и Евангелием.

— Тотчас, в. в.

На очных сводах все свидетели были допущены к присяге. Неприсяжные же семейники [14] Родственники подозреваемых, не приводившиеся к присяге. Ивана Негодяева и Ирины показали, что тот и другая в ту ночь, когда была сделана кража, видно, дома ночевали: «Почто-де не дома? Куда нужно сходить — на то день есть».

Явился священник. — Я позвал сотского, с тем, чтобы приказать ему послать в мою комнату свидетелей, которые должны дать присягу, и прикосновенных к делу лиц.

— А вот этого человека, — сказал священник, указывая на сотского, — я покорнейше прошу, в. в., предать суду: он еретик!

— Не знаю, батюшка, — заметил сотский, — который из нас еретник есть: ты, али я?

— Ты будь вежливее со священником! — заметил я сотскому.

— Да ведь он наперво облаял крестьянина богомерзким назвищем… своего сына духовного: чем бы благословить, а он еретником обзывает…

— Нет тебе моего благословения! Ты не только еретик, а и ересиарх. Я прошу вас, в. в., поступить с этим человеком по всей строгости законов!

— Мне, батюшка, кажется, что это меня не касается, да, признаться, я и не понимаю, в чем тут дело.

— А вот какое дело, в. в.! — сказал сотский.

— Ну, ну! Пусть сам расскажет, — заметил священник. — Вы увидите, в. в., что он сам себя обвинит. — Вот какое дело, в. в., стряслось у нас с отцом И., — начал сотский. — Ономедни Бог послал мне сына. Вот я и пошел по его благословение на погост… молитву родильнице дать, а младенцу имя нарекчи. В ту пору шугу [15] Шуга — осенний лед или, правильнее, густеющая на дне реки от холода вода, которая, иногда вместе с песком, охладевая вследствие расширения, поднимается на поверхность в виде мокрых комьев снега, плывет по течению и, от действия холодной атмосферы, превращается в лед. несло, так пешком пошел. Дожидался этта я его благословения, дожидался! Чуть не целый день проманил. Перед вечером уж собрались. Доходим до реки. А я это с той стороны, с нашей-то, про его благословение и лодку привел. Как дошли мы это до реки, он и говорит: «Знашь ли что, Кузьма? Больно, говорит, мне за реку попадать неохота!.. не равно захлебнет… ишь как шуга-та валит, говорит». И я-то это вижу: шибко шуга напирает! — Да как же, говорю, в. бл.! Ведь надо же хрестьянский долг исполнить? Ведь она у меня не какая-нибудь!.. «А вот что, говорит, Кузьма: я молитву-то этта вычитаю, а ты ее родильнице-то сам отнеси». — Да как же это, я говорю, батюшка? «А вот как, говорит… это по правилу можно… Слыхал, поди, что как нет попа да воды, так повитухи сами в песке кстят?» — Это точно, говорю, батюшка, бают про это; да то кстить, а это молитву дать! «Ой ты, говорит, голова, не сумневайся! Давай-ко, говорит, шапку-то сюда!» Я это дал. Вот он перекстил ее эдак, да и пробормотал в нее молитву ли, что ли, прости Господи!.. Потом опять перекстил; зажал края-то, да и говорит: «На, говорит, да только не разжимай до дому-то!» Вот это, взял я, а сам сомневаюсь… дело экое небывалое! Подумал я это, да и говорю: а как же, батюшка, я через реку-ту попадать буду? Одной-то рукой в лодке, да еще по шуге и простой не попадешь, а опять молитва-та, ведь, не зашита? «Ну, говорит, молитва-та ведь не лягуша… не ускочит!» — Нет, говорю я, батюшка, как хошь, эдак, по моему скусу, неладно. «Экой ты, Кузьма, говорит, бессребреник! Ну не хочешь, так вот как, говорит, сделаем: эдак-то, говорит, пожалуй, еще складнее будет». Тут он выволок из кармана пол-просвиры да опять и вычитал на нее что-то. «Ну вот, говорит, неси эту просвиру домой, а как принесешь, так разломи пополам: одну часть пусть родильница скусит, благословясь, а другую — пусть на ворот повесит: это, говорит, и от глазу еще помогает. А эту, говорит, что в шапке-то, пожалуй, и выпусти». Это мне и самому складнее показалось. Взял я, и говорю: а какое же имя-то нарек? «А кого, говорит, она принесла: парня или девку?» — Почто, говорю, девку? Известно, парня. «Смотри, говорит, как бы нам не обмишулиться… ноне ведь строго стало». — Да что ты, говорю, батюшка: неужто я уж этого-то не разумею, что парень, что девка! «То-то, смотри! говорит». Не сомневайтесь, говорю, в. бл. «Георгий, говорит, осенний будет», — это по-ихнему Георгий, а по нашему Егор. Ну ладно, думаю, пусть Егорко будет… имя не худое! Перед осенним Егорьем и дело было. Да уж после спохватился, что не след бы и на просвиру-то начитывать. Вон, ведь, оно какое дело, в. в.: ведь мне от малых робятишек проходу не стало!.. Зубоскалят! Как, говорят, дядюшка Кузьма, молитву-то в шапке из-за реки перепроваживал?