Агата Кристи - Смерть у бассейна

Пуаро мягко перебил ее:

— Нет, мадемуазель, нет. Я не знал, что в вашей чашке яд. Я лишь знал, что там может быть что-то. А когда чашки на подносе, тут уж дело случая — какая кому достанется. Если это можно назвать случаем. Я говорю себе, что такой конец наиболее милосерден. Для нее и для двух беззащитных детей.

Потом он мягко спросил Генриетту:

— Вы очень устали? Я не ошибся?

Она кивнула в ответ и спросила:

— Когда вы стали догадываться?

— Точно я и сам не знаю. Сцена была поставлена — я это чувствовал с самого начала. Но я долго не мог догадаться, что ее поставила Герда Кристоу и что ее nota потому и была так театральна, что она разыгрывала роль. Меня озадачивала простота и одновременно сложность. Довольно скоро я осознал, что сражаюсь против вашего хитроумия, а ваши родственники, поняв, чего вы хотите, содействуют вам!

Он помолчал и добавил:

— А почему вы этого хотели?

— Потому что этого хотел Джон! Именно это он имел в виду, когда крикнул «Генриетта!». В этом одном слове было все. Он просил меня не выдать и защитить Герду. Видите ли, он любил ее. Я думаю, он любил ее куда сильнее, чем сам подозревал. Сильнее Вероники Крей. Сильнее меня. Герда ему принадлежала безраздельно, а Джон любил то, что принадлежало ему. Он понял, что если кто и может помочь Герде, так это я. И он понял, что я исполню его волю, потому что люблю его.

— И вы начали немедленно, — мрачно сказал Пуаро.

— Да, первое, что мне пришло в голову, это отобрать у нее револьвер и бросить в воду, чтобы затруднить распознание отпечатков. Когда позже я узнала, что он был убит из другого оружия, я отправилась на его поиски и, естественно, сразу же нашла, потому что сразу сообразила, в какого рода тайник Герда могла его спрятать. Я всего на несколько минут опередила людей инспектора Грейнджа. Я держала «Смит-Вессон» в этой вот сумке до того, как появилась возможность увезти его в Лондон. Затем, пока нельзя было привезти его обратно, я прятала его в своей мастерской, причем так, что полиция никогда бы не нашла его.

— В глиняной лошади, — пробормотал Пуаро.

— Как вы узнали? Да, я вложила его в пакет из-под губки, оплела арматурой, а поверх всего сляпала на скорую руку лошадь. В конце концов, полиция не может безнаказанно разрушать творение художника, не так ли? Что же подсказало вам разгадку?

— Сам факт, что вы избрали предметом изваяния лошадь. У вас в уме была подсознательная ассоциация с Троянским конем. Но отпечатки пальцев — где вы их раздобыли?

— Слепой старик продает спички на улице. Он и понятия не имел, что за предмет я просила его подержать, пока якобы рылась в поисках мелочи.

Пуаро поднял взгляд на Генриетту:

— C’e! [21] Великолепно! (фр.) — пробормотал он. — Среди всех соперников, какие у меня были, вы, мадемуазель, из числа самых достойных.

— Это было страшно утомительно — постоянно пытаться быть на один ход впереди вас!

— Понимаю. Я начал догадываться о правде, как только заметил, что общая картина всякий раз строится таким образом, чтобы впутать не кого-то одного, а обязательно каждого — кроме Герды Кристоу. Все указания всегда уводили от нее. Вы нарочно набросали «Игдразиль», чтобы мое внимание было им привлечено, и под подозрением оказались вы. Леди Энгкетл, отлично видевшая вашу игру, забавлялась тем, что направляла бедного инспектора Грейнджа в сторону то одного лица, то другого. То к Дэвиду, то к Эдварду, то к себе самой. Да, если вы хотите очистить от подозрений действительно виноватого, нужно одно — распылить преступление в других местах, впрочем, не указывая определенно. Вот почему каждая нить выглядела многообещающе, но вскоре, никуда не выведя, обрывалась.

Генриетта смотрела на жалко прикорнувшую в кресле фигуру.

— Бедная Герда, — вырвалось у нее.

— У вас все время было именно такое чувство к ней?

— Кажется, да. Герда до безумия любила Джона, но она возвела его на пьедестал, приписав ему все мыслимые прекрасные и благородные черты. А если низвергнуть идола, не остается уже ничего. — Она помолчала, собираясь с мыслями. — Но Джон был куда значительней и лучше идола на постаменте. Он был неподдельным и полным жизни. Он был великодушен, весел, отзывчив. И он был великий врач. Да, да — великий. Его не стало, и мир многое утратил. А я потеряла единственного мужчину, которого я в своей жизни любила.

Пуаро осторожно положил руку на ее плечо и сказал:

— Но ведь вы из тех, кто может жить с мечом в сердце, кто может идти дальше и улыбаться.