Клэр Уитфилд - Падшие люди

– Бог мой, как это можно содержать в чистоте?! – воскликнула она, подбоченившись. Провожая нас в театр, экономка заметила, что мы похожи на русских.

Спектакль прошел довольно гладко. Актер, исполнявший главную роль, был англичанин. С этой постановкой он вернулся из Америки, где его принимали на ура, так что это было своего рода возвращение домой.

– У них там нет системы классов, потому простолюдину легче сойти за джентльмена, – так Томас выражал свое пренебрежение к достижениям человека из низов. В его понимании успех и чернь были понятия несовместимые.

В «Кафе Руаяль» настроение у Томаса испортилось. О том свидетельствовало множество нюансов в его поведении: односложные ответы, скука в лице, сморщенный нос, подергивание ноги под столом, отчего тот трясся, хотя и не сильно: приборы не звякали и бокалы не звенели. Томас все поглядывал через плечо, словно пытался высмотреть человека, которого он ожидал увидеть.

Я знала, что исполняла свою роль безупречно и он впал в дурное расположение духа не по моей вине. Волосы я уложила так, как он велел; надела ожерелье с безобразной подвеской в форме сердечка, которое давило на грудь, как свинцовый груз. Когда нога Томаса начала подпрыгивать под столом, я готова была закричать, но хранила молчание, хотя подозревала, что он меня специально провоцирует. Я старалась не встречаться с ним взглядом, но заметила, что он любуется своим отражением в зеркале, да еще при этом надувает губы. Мне хотелось рассмеяться, сказать ему, что он тщеславнее любой известной мне женщины, но я не рискнула. А вот за Айлинг бы не заржавело. Она расхохоталась бы ему в лицо и ушла из ресторана. А я не решилась. Не посмела.

Меню было составлено на французском языке. Я испугалась, что закажу что-нибудь не то и поставлю мужа в неловкое положение, о чем шепотом призналась ему. Подумала, что его это, возможно, даже позабавит, рассмешит. Прежний Томас, каким я его знала, когда работала в больнице, какой-нибудь остроумной шуткой избавил бы меня от смущения. Нынешний Томас, закатив глаза, выхватил из моих рук меню, съязвил, что я безграмотная тупица, подписываюсь крестиком, и выбрал за меня блюда. В отместку я заказала еще вина, чем вызвала его недовольство.

– Зачем заказывать хорошее вино, если ты не способна отличить его от ведьминой мочи? – саркастически заметил он, едва официант удалился.

– Бурчишь, как миссис Уиггс, – не выдержала я.

Томас менторским тоном сообщил, что это заведение в чести у писателей, художников и актеров – представителей культурной элиты. Что мы здесь забыли, я затруднялась сказать. Всюду висели зеркала; на стенах и потолке, покрашенных в золотой цвет с оранжевым оттенком, резвились амурчики. Мерцание свечей и нескончаемые отблески окутывали зал желтым сиянием, создавая атмосферу гедонизма. Стулья были обиты красным бархатом. В окружении этой напыщенный безвкусицы чувствуешь себя так, будто ты замурован внутри елочной игрушки. Если честно, по стилю здешний интерьер мало отличался от того, что я видела в Уилтонском мюзик-холле в Ист-Энде. Я была там однажды на акции протеста, прорвалась вместе с группой женщин из числа приверженцев методизма и Армии спасения, разъяренных слухами о том, что актрис, выступающих на тех подмостках, можно нанять за несколько шиллингов. «Кафе Руаяль» имело такое же мишурное вульгарное убранство, только его шлюхи стоили дороже. К ним я причисляла и себя – разряженного пуделя, прикованного к богатому сумасброду цепью, которую я сама надела себе на шею.

Зал полнился звоном бокалов и гомоном голосов, а мы с Томасом сидели в угнетающем молчании. Он все насмехался, что у меня нет подруг, но и его друзей я почти не встречала. Он кичливо сыпал именами, обсуждая то одного, то другого, некоторых выдавая за своих наперсников, но ни один из его так называемых близких друзей дома у нас ни разу не был. На благотворительных мероприятиях и приемах, что мне случалось вместе с ним посещать, он представлял меня гостям, и у меня складывалось впечатление, что его фамильярность приводит их в растерянность. Теперь я склонна думать, что мне это не казалось. Все, с кем он заводил разговор, отвечали ему любезностью, но были смущены, словно очень смутно представляли, с кем они общаются. А я, наблюдая за ним, мысленно морщилась. Томас имел миллион знакомых и ни одного настоящего друга. Чем больше я узнавала его, тем сильнее он меня разочаровывал.

Наконец Томас объявил, что мы уходим из ресторана. Я обрадовалась, хотя он поднялся из-за стола и размашистым шагом пошел из зала, не дожидаясь меня. Я допила вино и поспешила за ним, путаясь в своих вычурных юбках. Мы взяли в гардеробе пальто и сквозь толпы людей в фойе принялись пробираться к выходу. Я пыталась не отставать от мужа, а он вдруг встал как вкопанный, так что я сзади налетела на него. Томаса остановил немолодой джентльмен с косматой седой бородой и солидным животом. Щеки и нос у него были красные – видно, он изрядно выпил бренди; на лацкане пиджака красовались медали. Он пальцем тыкал Томаса в грудь. Я стояла в тени мужа. Он меня не представил. Они о чем-то быстро переговаривались. Слов я не улавливала, но догадывалась, что речь шла о работе и этот джентльмен явно занимал более высокое положение. Томас кивал на все, что бы тот ни сказал, заискивал перед ним, как школьник, пытающийся запомнить требования учителя.