Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

— Через четыре года, — продолжил Вудворд, мучительно сглотнув, — Анна и мои партнеры уговорили меня стать соискателем мантии. Я сдал необходимые экзамены… и начал практиковаться в качестве помощника судьи. А в должный срок мне сообщили, что при ближайшей оказии я получу повышение. — Он с усилием втянул воздух и сипло выдохнул. — Долго ждать не пришлось. Тем же летом нагрянула чума, и сразу открылось много вакансий.

Вудворд умолк, охваченный воспоминаниями, как сонмом шепчущих призраков.

— Чума, — повторил он, глядя в пространство. — Лето закончилось, и с наступлением сырой холодной осени эпидемия прочно обосновалась в городе. Сначала на телах появлялись чумные бубоны, затем были судороги, мучительная агония и смерть. В сентябре мой лучший друг умер у меня на глазах. За две недели этот крепкий, атлетичный мужчина усох и превратился в стенающий скелет. А потом… однажды утром в октябре… я услышал крик служанки в спальне Томаса. Я бросился туда. Уже зная. И заранее страшась того, что увижу.

Его голос сел до слабого шепота, в горле пылал адский огонь, но он считал необходимым продолжить рассказ.

— Томасу было двенадцать лет. Чума не считалась ни с возрастом, ни с положением в обществе, ни с богатством… ни с чем. И она набросилась на Томаса… как будто стремясь вместе с ним уничтожить и его мать, и меня. Все, что могли сделать врачи, это лишь притупить боль опиумом. Но страдания его не прекратились. Отнюдь нет.

Он вновь прервался, чтобы сглотнуть, и почувствовал, как едкая слизь проскальзывает в горло.

— Принести вам чего-нибудь попить? — спросил Мэтью, вставая.

— Нет. Сиди. Я должен высказаться, пока могу говорить.

Он подождал, когда Мэтью вновь усядется.

— Томас боролся, — продолжил он. — Но, конечно… победить он не мог. Его кожа так воспалилась, что ему было больно поворачиваться в постели. Однажды… он так сильно бился в судорогах, что кожа… начала слезать со спины, как кора с гнилого дерева. Повсюду были кровь и гной, и еще запах… этот запах… это зловоние смерти.

— Сэр, — вмешался Мэтью, — вам не стоит…

Вудворд остановил его жестом.

— Позволь мне закончить. Томас прожил десять дней после того, как заразился. Нет, «прожил» — неточное слово. Промучился. Эти дни и ночи слились для нас в один непрерывный кошмар. Его рвало потоками крови. Глаза настолько опухли от слез, что уже не открывались. Он лежал на испачканных простынях, потому что нам никто не помогал, а сами мы не успевали стирать белье. В последний день… судороги стали уже непрерывными. Он так крепко вцепился в железные прутья изголовья, что когда его тело выгибалось и дергалось… вся кровать подпрыгивала вместе с ним… как игрушечный чертик на пружинке. Я помню его лицо в тот предсмертный час. Его лицо…

Вудворд крепко зажмурил глаза, пот блестел на щеках, и Мэтью еле хватало сил смотреть на него — столь ужасным было это зрелище скорби, которую он так долго держал запертой в глубине души.

— О, Боже, его лицо… — прохрипел судья. Его глаза открылись, и Мэтью заметил, что они покраснели при воспоминании об этой пытке. — Чума… сожрала почти все его лицо. Под конец он… был мало похож на человека. Умирая… и корчась в судорогах… он цеплялся за прутья кровати со всей оставшейся в нем силой. Я видел, как его пальцы сжимались… сжимались… и он смотрел на меня.

Вудворд качнул головой, отмечая эту деталь.

— Говорить он не мог, но я видел его вопрос, обращенный ко мне, словно я был Всемогущий Господь. Он спрашивал: «За что?» И на этот вопрос — немыслимый, непостижимый вопрос — ответить я не мог. Минут через десять… он испустил последний стон и наконец нас покинул. А ведь у меня были такие планы насчет него. Такие планы! И я любил его — любил даже сильнее, чем сам это сознавал… Его смерть… и то, как он умер… — продолжил Вудворд, — это не могло не отравить нашу оставшуюся жизнь. Анна всегда была физически хрупкой… а теперь пострадал и ее рассудок. Ее дух омрачился — как и мой. И она начала во всем винить меня. Ей стало невыносимо жить в том доме, все чаще у нее случались приступы ярости. Думаю… она была настолько сломлена… так разгневана на Бога… что ее жизнь постепенно свелась к удовлетворению примитивных инстинктов. — Он сделал паузу, чтобы сглотнуть. — Она пристрастилась к выпивке. Стала появляться в сомнительных заведениях… с недостойными людьми. Я хотел ей помочь, убеждал ее обратиться за поддержкой к церкви, но от этого стало только хуже. Наверно… ей нужно было ненавидеть кого-то на этой земле так же сильно, как она ненавидела Бога. В конце концов, она ушла из дома. Ее видели пьяной в одном злачном районе, а сопровождал ее один тип с очень дурной репутацией. Начала страдать и моя карьера. Пошли слухи, что я тоже прикладываюсь к бутылке — порой это и вправду случалось — и что я беру взятки. А вот этого не было никогда. Просто удобная ложь для моих недоброжелателей. У меня накопились долги, как это обычно бывает, когда жизнь катится под откос. Я распродал почти все, что имел. Дом, сад, фонтан, кровать, на которой умер Томас… все равно их вид был мне только в тягость.