Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

— Изучать греховные непотребства и молиться о том, чтобы вам удалось выудить из тюрьмы очередную наложницу? — Лицо Рейчел выражало такое отвращение, что от одной этой гримасы могло бы разом скиснуть целое ведро молока. — Уж лучше поцеловаться с огнем.

— Это твое пожелание станет реальностью, — сказал Иерусалим. — И твоя темная красота обуглится на твоем черепе и будет растоптана стопою Господней, и не будет тебе упокоения даже после смерти, ибо дикие звери придут глодать твои кости.

Гнев поднимался в Мэтью, как приливная волна.

— Извольте немедля выйти вон!

— Юнец, это общественное место, и у меня не меньше прав здесь находиться, чем у тебя. — Он прищурился. — По крайней мере, я здесь для того, чтобы предложить спасение ведьме, а не ради ее непристойных благосклонностей.

— Мадам Ховарт и я знаем вашу истинную цель.

— А, так вы уже успели спеться? Я так и знал, что за этим дело не станет. — Он поднес к лицу правую руку и начал разглядывать свои ногти. — Немало ведьм я видел в действии. Я видел, как они обещали юнцам невиданные блаженства. Скажи-ка, с какой стороны она предложила себя оседлать: с южной или северной?

Мэтью вложил все силы в удар. Это случилось так быстро, что он не успел толком осознать свои действия — кровь зашумела в ушах, правый кулак мигом взметнулся и вошел в смачный контакт с выдающейся челюстью пастыря. Иерусалим покачнулся, сделал два шага назад, но устоял на ногах; затем поморгал, дотронулся до нижней губы и осмотрел алые пятна на кончиках своих пальцев. Но вместо обиды и гнева, как того ожидал Мэтью, на его лице появилась улыбка, исполненная злобного торжества.

— Ты меня крепко задел, юнец. Но будем считать, что я первым пролил кровь.

— Мне надо бы извиниться, но я не стану этого делать, — сказал Мэтью, потирая разбитые костяшки пальцев.

— О, никаких извинений! Твой поступок говорит сам за себя, и об этом будет уведомлен твой господин.

— Ну и пусть. Судья мне доверяет.

— Неужели? — Улыбка Иерусалима стала шире. Он облизнул разбитую губу. — Интересно, что скажет Вудворд при известии, что его секретарь по-свойски якшался с ведьмой, а затем впал в такое неистовство, что ударил истинного посланника Божия? И подтверждение у меня на лице!

— Можете рассказывать, что вам вздумается. — Мэтью изобразил безразличие, хотя знал, что судья вряд ли посмотрит на этот инцидент сквозь пальцы.

— Если приличный христианский юноша поддается ведьмовским чарам — как думаешь, к чему это ведет? Ты можешь очутиться на костре вместе с ней, чтобы потом блудить в Аду, к своему вечному удовольствию.

Мэтью взорвался.

— Вон отсюда! — заорал он. — Убирайтесь, не то, клянусь Богом, я снова вас ударю!

— Так ты еще и Бога поминаешь всуе! — прокаркал Иерусалим. — Сей день станет печальным для тебя, это я обещаю!

Он перевел взгляд на Рейчел.

— Раз так, тогда гори, ведьма! — Его набравший силу голос, казалось, потрясал стены тюрьмы. — Я показал тебе путь к спасению, но ты грубо отвергла последнюю надежду на праведную жизнь! Из огня ты сама призовешь меня в муках с предсмертным вздохом, но…

Рейчел нагнулась.

— Отойдите-ка! — сказала она Мэтью, который при виде того, что она подняла с пола камеры, поспешил убраться в сторону от неминуемого потопа.

— …Тщетны будут твои призывы, ибо Исход Иерусалим на них не отве… охххх! — вдруг взвыл он, когда Рейчел через решетку выплеснула на него содержимое своего помойного ведра.

Пастырь панически отскочил назад в попытке избежать слияния святости со скверной. Отчасти ему это удалось, но его сапогам досталось изрядно. Мэтью не смог удержаться и разразился хохотом при виде прыжков и вертлявых ужимок пастыря, чем навлек на себя его наигневнейшую тираду.

— Чтоб ты сдох, сопляк паршивый! — Забавно было наблюдать, с какой легкостью ведро мочи может низвести высокопарный слог до похабной ругани. — Я призову гнев небесный на обе ваши головы!

— Ну и призывай! — сказала Рейчел. — Только где-нибудь подальше отсюда!

Мэтью все еще ухмылялся. И вдруг заметил промелькнувшее в глазах Иерусалима выражение, которое можно было описать не иначе как словом «ужас». В этот момент Мэтью понял, что публичное осмеяние — это самое острое оружие, которое может проткнуть непомерно раздутый пузырь его гордыни. Меж тем Иерусалим, крутнувшись на месте, стремительно бежал прочь, как кот с подпаленным хвостом.

Рейчел откинула в сторону опустошенное ведро и посмотрела на мокрый пол.