К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

Я добавил также адрес Изабель, подписался «Твой любящий друг Мэтью», посыпал письмо песком и запечатал его. Вот, подумал я, теперь Гай увидит, что я вовсе не против того, что он придерживается старых верований. Мало того, не исключено, что он и впрямь сможет сделать что-нибудь для миссис Слэннинг, хотя в глубине души я боялся, что она уже повредилась умом.

На следующее утро я снова принарядился и пошел к конюшне. Сегодня д’Аннебо принимали в Хэмптон-Корте. Приветственная церемония с участием малолетнего принца Эдуарда, который впервые присутствовал на публичных торжествах, должна была состояться в трех милях от дворца, у реки. Из Сити мне предстояло добираться туда верхом, но я утешался тем, что во время самого события останусь в седле. Накануне я наконец-то побрился, и мои щеки были гладкими: теперь Блоуэр уже ничего больше не скажет про щетину.

Накануне вечером я попросил Мартина передать Тимоти, чтобы тот хорошенько выскреб Бытия и заплел его гриву в косички. Когда я утром вошел в конюшню, то с удовольствием увидел, что мальчик потрудился на славу. Слуга упорно не смотрел мне в глаза, когда ставил лесенку рядом с лошадью. Правда, когда я сунул ноги в стремена, подросток взглянул на меня и робко улыбнулся, открыв промежуток на месте двух передних зубов, выбитых, когда он был уличным мальчишкой, еще до того, как я взял его к себе.

— Хозяин, — несмело произнес он, — вы сказали, что снова поговорите со мной о… о сожженных книгах.

— Да, Тимоти, — кивнул я. — Но не сейчас. Я обязан быть на важном мероприятии.

Юный слуга ухватился за поводья:

— Одну минуту… Знаете, сэр, это, должно быть, мастер Броккет донес про книги. Я бы не сказал этого, но Мартин по-прежнему на своем месте и, как всегда, обругал меня вчера вечером. — Мальчик покраснел и чуть повысил голос: — Сэр, это несправедливо и нечестно, я не хотел причинить вам никакого зла!

Глубоко вздохнув, я ответил:

— Я оставил пока Мартина… по некоторым соображениям. — А потом не выдержал и взорвался: — И меня расстроил не столько его поступок, сколько твое подглядывание! Я доверял тебе, Тимоти, а ты меня подвел! — Глаза подростка наполнились слезами, и я заключил уже более спокойно: — Я поговорю с тобой завтра, Тимоти. Завтра.

Для проведения церемонии выбрали большую пустошь у реки. Когда я прибыл, почти все уже были на месте. Для такого случая было выделено около тысячи йоменов в новых, с иголочки, мундирах королевских цветов. Городские власти снова согнали нас, представителей судебных иннов, в первый ряд, поставив лицом к дороге. Чуть поодаль под охраной солдат дожидались высшие персоны королевства верхом на лошадях. Все, кого я видел на заседании Тайного совета, были здесь. Мощная туша Гардинера устроилась на крупе не менее мощного скакуна. Рич и Ризли держались рядом. Пейджет, поглаживая свою длинную раздвоенную бороду, сегодня наконец-то со слабым румянцем на впалых щеках, наблюдал за окружающими своим обычным холодным взглядом. Граф Хартфорд выглядел строго и важно. Рядом с ним я заметил Томаса Сеймура: его медно-рыжая борода была расчесана и, несомненно, надушена, а на красивом лице играла счастливая улыбка. Были тут и другие: лорд Лайл, показавший себя в прошлом году при Портсмуте значительно лучшим командующим, чем д’Аннебо, и прочие лорды в роскошных нарядах. Речной ветерок шевелил перья на их шапках, равно как и ризу епископа Гардинера. В голубой искрящейся воде отражалось яркое небо.

А во главе всех этих людей сидел на невысокой лошадке мальчик, которому еще не исполнилось и девяти лет, — наследник короля Генриха, и главным предметом всех интриг и заговоров среди людей, столпившихся у него за спиной, было то, кто же станет при нем регентом после смерти нынешнего монарха. Принц Эдуард, в черной шапке с бриллиантами и в малиновом камзоле с широкими плечами и разрезными рукавами, выглядел рядом со взрослыми совсем крохотной фигуркой. Впрочем, на коне он сидел твердо, выпрямившись. Для своих лет сын короля был высоким и, надо отдать ему должное, держался невозмутимо. Столь серьезное выражение, застывшее на худеньком личике, и маленький подбородок напомнили мне его давно умершую мать Джейн Сеймур, которую я видел на огромной картине на стене в Уайтхолле. Мне было жаль этого ребенка, вряд ли подозревавшего, какое тяжелое бремя скоро свалится на его плечи. И тут я невольно подумал, что был слишком суров с Тимоти: не следует держать злобу на детей. Я решил, что непременно поговорю с конюхом, когда вернусь.