Валентин Лавров - Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

Старец подозрительно посмотрел на Юсупова:

— Точно ли говоришь — Ирина просит?

— Разве я смею вас обманывать? Мы с вами давно близкие друзья. Я вас, святой старец, люблю.

— Ты, Феля, люби таких же бесстыдников, как сам — не от мира сего, но коли Ирина зовёт, как отказать? — Заглянул в увёртливые глаза Юсупова — Феля, ведь в своём доме гостю ты пакость сделать не можешь?

— Ну что ж, мне икону, что ли, целовать? — Юсупов просяще смотрел на старца.

Распутин надел шёлковую рубаху, расшитую васильками. Завязал малиновый поясок. Натянул новые бархатные шаровары и мягкие сапоги.

Юсупов тараторил:

— Нам пора, Григорий Ефимович! Ирина заждалась.

Что-то внушало старцу тревогу. Он пристально посмотрел в глаза Юсупова, переспросил:

— У тебя точно никого нынче нет?

— Нет, нет! — блудливо потупил взор Юсупов. — Так, близкие люди… Шубку извольте надеть, а то нынче морозно. Позёмка метёт… Как бы не надуло.

Распутин перекрестился:

— Да будет, Господи, воля Твоя!

Спустя десятилетия Юсупов писал: «Невыразимая жалость к этому человеку вдруг охватила меня. Цель не оправдывает средства столь низменные. Я почувствовал презрение к самому себе… С ужасом посмотрел я на жертву. Старец был доверчив и спокоен». Крокодиловы слёзы!

Услыхав звуки подъехавшего авто с Распутиным, заговорщики начали без конца заводить на граммофоне весёлый и громко записанный американский марш «Янки дудл».

Под эту музыку Юсупов сначала уговорил старца съесть два отравленных эклера, но тот, силой Божьей, не только оставался жив, но даже не проявлял никаких признаков беспокойства. Лишь с недоумением спрашивал:

— А где Ирина?

— Ребёнка кормит, сейчас придёт. Вот, Григорий Ефимович, откушайте из этого бокала марсалы [26] Марсала́ — крепкое десертное вино родом из Сицилии — лучше не бывает!

— Как ты меня нынче заботливо обхаживаешь! Что ж, сделаю тебе радость, выпью.

На граммофоне заговорщики вновь громко заводили американские пластинки, чтобы заглушить предсмертные крики старца. Но криков не было — яд на Распутина не действовал.

В расстроенных чувствах Юсупов прибежал наверх, спрашивал заговорщиков:

— Что делать? Яд его не берёт! И требует, чтобы Ирина пришла.

Великий князь Дмитрий вздохнул:

— Давайте отпустим старца… Видно, его смерть не угодна Богу.

— Ни за что! — Юсупов положил в карман браунинг. Повернулся к Лазаверту, от ужаса то и дело терявшему сознание: — Вот, доктор, вам каучуковая гиря — подарок от Маклакова-думского. Сам он испугался на дело идти, но гирю командировал. Хи-хи! Бейте по голове, да покрепче!

Пуришкевич показал массивный кастет:

— Я сам размозжу ему голову — вдребезги!.. Мозги вышибу.

Юсупов решительно, на правах хозяина, сказал:

— Нет, господа, честь рассчитаться со злодеем предоставьте мне — пулю ему!

Пуришкевич вспоминал: «Не прошло и пяти минут с момента ухода Юсупова, как раздался глухой звук выстрела, вслед за тем мы услышали продолжительное: «А-а-а!» — и звук грузно падающего на пол тела.

Не медля ни одной секунды, все мы, стоявшие наверху, не сошли, а буквально кубарем слетели по перилам лестницы вниз…»

Распутин лежал на шкуре белого медведя. При свете свечей Юсупов с чувством ужаса перед сделанным вглядывался в лицо старца. Однако, рисуясь перед товарищами по преступлению, презрительно произнёс:

— И этот простой мужик правил государством! Нас Государь не желал слушать, а внимал речам простолюдина, необтесанного мужлана.

Аристократы не могли простить Распутину именно того, что был он мужиком. При этом забывали, что тот хоть и мужик, да вовсе не простой.

Доктор Лазаверт деловито осмотрел жертву, пощупал руку у запястья, уверенно, со знанием дела сказал:

— Пуля пробила сердце, наружу не вышла. Внутреннее кровоизлияние. Пульса нет. Он мёртв! — И доктора стошнило на ковёр.

Как и водится у уголовников, подельщики побежали наверх — отмечать выпивкой злодеяние и заметать следы. Дальше слово главному убийце, Юсупову:

«За разговором появилось вдруг во мне смутное беспокойство. Неодолимая сила повела меня в подвал к мертвецу.