Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

– Пленному срубил голову? – переспросил Яковлев.

– Я же сказал: пленному.

– Полный восторг?

Штабс-капитан недоуменно глянул на Яковлева, но так как майор хранил невозмутимое, очевидно, приобретённое на новой службе английское молчание, то Мейбом продолжил:

– Стал вопрос о пополнении частей. И тут натолкнулись на такое, чего никто не ожидал: массово отказываются служить в белой армии! У каждого сто причин. Ещё хуже с солдатским составом. Пришлось мобилизовать татар. А они русского языка не знают. Представляете картинку?

– Представляю, – произнес Яковлев. – Чем же вы их кормили? Ведь мусульмане?

– Сначала ничем. Они четыре дня на земле у штаба просидели без еды и питья. А просить не посмели. Ждали приказа. Начальство их призвало и забыло. Ну а потом тех, кто не убежал, пришлось кониной кормить. Свинину не жрут, сволочи. Лошадей для них забивали, а каждая – на вес золота. После войны мало лошадей в России осталось…

– Это и есть то особенное, о чём вы, дорогой Фёдор Фёдорович, хотели поведать английской штабной крысе? – поинтересовался Яковлев.

– Нет-нет, это я только подбираюсь к главному – по-пластунски… – усмехнулся капитан. – Главное же в том, что мне пришлось столкнуться двумя красными командирами. Точнее, это были командирши! Женщины! Красные! И имели обе одну и ту же кличку – «Красная Машка».

– Первая была проституткой из Казани. Ну, эта недолго воевала. Убита в боях у пороховых заводов. А вторая оказалась легендарной личностью. Про неё говорили: красавица, происходит из богатой аристократической семьи. Обе были садистками – такой слух о них шёл. А как на самом деле, лично никто не видел. Говорили, будто обе Красные Машки любили пытать пленных наших офицеров.

– Бывает, – отозвался английский майор. – Гражданская война есть всеобщее озверение. Всех сторон.

– Это вы, Иван Ильич, точно подметили, – вздохнул штабс-капитан. – Человек! – подозвал официанта. – Неси-ка ещё графин. И повтори ворон своих, то бишь рябчиков…

– Не много ли? – усомнился осторожно Яковлев.

– Рябчиков?

– Водки.

– Много? Да что вы, дорогой, для боевого офицера, для нас с вами, – слону воробьиная дробь… – заявил Мейбом. – Я при деньгах, за ваш счёт пить и не собирался, хотя вы любезно меня пригласили. Надо будет – доплачу.

– Продолжить мою историю? – спросил он, откусив от свежего рябчика. – Не надоело?

– Напротив, – заверил Яковлев. – Вы только разожгли моё любопытство.

– Вот такое же любопытство, а, может, ещё более острое появилось у меня после разговоров о второй Красной Машке… Слушайте, такого вы ещё не слышали.

…Как-то ночью на одной из стоянок я получил приказ полковника Сахарова явиться в штаб отряда. Прибыв туда, получил приказ захватить небольшой посёлок верстах в десяти и выбить из него красных, так как они могут угрожать нашему левому флангу. Я нашёл проводника и выслал вперёд полевую заставу. По сторонам выслал дозоры и главными силами пошёл на посёлок. Не доходя, перехватили какого-то мужичка на подводе. Спрашиваем, много ли там красных. Говорит, много, но они все пьяные и бесчинствуют, прямо как дьяволы…

На рассвете я атаковал посёлок. Краснюки выскакивали из домов в одном исподнем, не понимая, что происходит. Поэтому, из-за неожиданности нашей атаки, бой был коротким. Посёлок взят, краснюки разбегаются. Пленных мы не брали. Кто успел сбежать – остался жив, а кто не успел – расход на месте. Вторая рота сумела захватить весь штаб красных, а с ним и командиршу, знаменитую Красную Машку.

Я доложился по начальству: задание выполнено, штаб красных и Машка в наших руках. Полковник Сахаров приказал всех пленных немедленно расстрелять, а Красную Машку сохранить до его прибытия – ведь легендарная личность! Но если возникнет новый бой и опасность побега, то её тоже на месте прикончить.

Ночью наши заставы вошли в огневой контакт с разведкой красных. И я приказал немедленно привести ко мне Красную Машку, знаменитую аристократку-садистку. Мысленно рисую её портрет – грязной, злобной фурии.

Привели. Смотрю на неё – какие-то очень знакомые черты. Кого-то она мне сильно напоминает. Когда она поравнялась с моим столом, свет керосиновой лампы осветил её лицо…

И я едва не грохнулся в обморок… Передо мной стояла моя чистая прекрасная юношеская любовь – Верочка!.. Дочь присяжного поверенного Одинцова, лучшего друга моего отца. Правда, отец Верочки, хоть и столбовой дворянин, но страдал политической левизной, чуть ли не большевикам сочувствовал. Мой родитель, напротив, всегда отличался ортодоксальным монархизмом. Но это нисколько не омрачало давнюю и крепкую дружбу между нашими семьями.