Александр Александрович Мосолов
ПРИ ДВОРЕ ПОСЛЕДНЕГО ИМПЕРАТОРА
В 1912 году в Спале цесаревич, причаливая лодку, сделал усилие ногою, и у него открылось кровотечение в паху. Несчастный ребенок страшно страдал. Императрица проводила все ночи у его кровати. Было больно смотреть на нее и на государя, так они были неимоверно озабочены.
Лечили наследника лейб-медик Е. С. Боткин, лейб-хирург профессор Федоров и выписанный из Петербурга лейб-педиатр Раухфус. Хотя императрица и не позволяла печатать бюллетеней, министр двора все же потребовал, чтобы врачи ежедневно их составляли. Для сего они приходили в мою комнату, и я присутствовал при обсуждении положения больного. Несмотря на все средства, ими прописываемые, кровотечение не останавливалось; они единогласно признавали положение бедного маленького мученика весьма угрожающим.
Раз вечером Федоров остался после ухода двух своих коллег и сказал мне:
— Я с ними не согласен. По-моему, надо бы применить более энергичные средства. К сожалению, они весьма опасны. Однако, лечи я один, применил бы. Как вы думаете, сказать мне об этом императрице или сделать помимо ее ведения?
Я ответил, что не берусь давать советы, но, конечно, тотчас после его ухода передал этот разговор министру двора.
Граф Фредерикс, обсудив со мною положение, решил доложить самому государю на другой день о моем разговоре с Федоровым. Однако уже рано утром граф и я узнали, что в апартаментах императрицы и наследника царит большое волнение. Государыня получила телеграмму от Распутина, сообщавшего, что здоровье цесаревича исправится и что он вскоре освободится от страданий. Не привожу дальнейших подробностей, так как они уже известны по воспоминаниям дам тогдашней свиты.
Как известно, цесаревич страдал гемофилией. Болезнь эта наследственна и неизлечима, передается от матери только к сыновьям. Гемофилия проявляется в неспособности крови сворачиваться. При малейшем ранении наступает кровоизлияние, почти не поддающееся остановке. Этою болезнью страдает гросс-герцогский Гессенский род.
В 2 часа дня врачи пришли опять ко мне, и первое, что они сказали, было о том, что кровотечение у цесаревича остановилось. При уходе я спросил его (Федорова), применил ли он то лечение, о котором говорил. Профессор махнул рукою и сказал, уже стоя в дверях:
— И примени я его, при сегодняшних обстоятельствах в этом не сознался бы!
Он поспешно ушел.
Императрица вышла к обеду (в первый раз за все время болезни сына) и с бодрым видом объявила, что боли у цесаревича прекратились: «Через неделю мы едем в Петербург». Присутствовавшие при этом врачи казались растерянными, так как государыня об отъезде с ними не советовалась. После обеда Ее Величество позвала меня и приказала пронаблюдать за тем, чтобы дорогу до вокзала починили, дабы не было толчков при перевозе больного ребенка.
Ровно через неделю мы выехали, и я видел и говорил с наследником, весело игравшим в своей кроватке: очевидно, он не ощущал никакой боли.
По словам императрицы, это было уже не первый раз, что старец спасал жизнь наследника.
Полагаю, что рассказанный мною выше случай при мистической натуре императрицы заставил ее верить всему, что ни скажет Распутин. А говорил хитрый мужик, что жизнь Алексея Николаевича и все существование дома Романовых — да и вообще все благо России — зависят от его молитв: после его смерти все пойдет прахом. Это мне передал низший персонал служащих при государыне. Не думаю, чтобы царь этому верил, но допускаю, что некоторый суеверный страх вкрался и в его душу после этого случая.
Некоторые сношения с Распутиным у меня начались по следующему поводу.
Однажды мне доложили, что неизвестная дама настаивает на отдельном приеме. Вошла довольно подозрительного вида дама в глубоко декольтированном, чуть не бальном платье и протянула мне записку. Я моментально узнал единственный в своем роде почерк Распутина:
Милой. Сделай для нее. Она хорошая.
Григорий.
Я в то время Распутина лично не знал.
Дама объяснила, что желает быть принятой солисткою в оперу. Несмотря на то, что я терпеливо и ясно изложил ей порядок поступления в императорскую оперу и сказал, что я в этом деле бессилен, она долго еще не уходила, стремясь помочь делу силою своих чар. С такою же запискою явился однажды какой-то дьякон, почувствовавший влечение к сцене. Он мне заявил, что отец Григорий «благословил» его на это.
Читать дальше