Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

— Кличут меня Михаилом Ефимовичем Бакаем. По своим убеждениям я эсер, а ради куска хлеба вынужден служить гидре самодержавия. Извольте знать, я — чиновник по особым поручениям в Департаменте полиции, служу в Варшаве. Имею доступ к самым сокровенным секретам.

Бурцев от неожиданности аж ойкнул и мгновенно испытал прилив симпатии к гостю. Он тут же достал из книжного шкафа припрятанную за энциклопедией Брокгауза и Ефрона бутылку перцовки, огурцы и шматок сала, разлил по стопкам:

— За нашу плодотворную дружбу!

Бакай захмелел, и его потянуло в откровенность.

— Раздумаешься иной раз, до чего у нас обалдуев много. По зову сердца хотел партийным людям преподносить сведения, какие пожелают, а меня обескуражили, как собаку бездомную, повсюду вытуривали. Говорят: «С полицейскими ищейками делов не желаем иметь!» Обидно очень, у меня ведь тоже душа есть, и даже весьма возвышенная. Вот вы, Владимир Львович, сразу проникли, поняли, что я для революции готов способствовать. Могу предоставлять лиц, которые в революционерах числятся, а сами провокаторы натуральные. — Застенчиво потупил взор, чуть усмехнулся. — Я, конечно, пришел к вам, исключительно жаждая принести пользу. Однако же войдите в положение! Человек я угнетенный, жалованье мое ничтожное, а семья кушать жаждет, дети обнахалились и пряники требуют…

Бурцев важно откашлялся и покровительственно произнес:

— Разумеется, Михаил Ефимович, ваш труд будет достойно вознаграждаться! Меня интересуют вопросы, так сказать, гигиенического характера. — Заговорщицки подмигнул. — Вы меня поняли?

Началась плодотворная дружба. Бакай сообщал своему революционному приятелю обо всех руководителях партии эсеров. Бурцев спросил:

— А что известно полиции об Азефе?

— Не, такого знать не ведаю! — решительно отвечал полицейский. — В розыске такого не числилось. И разговору промеж нами, полицейскими, тоже не было.

— Как, полиции неизвестен руководитель Боевой организации? — Бурцев встрепенулся, словно на булыжной мостовой увидал золотой червонец. — Близкий человек к Гершуни, Чернову, Брешковской и неизвестен?

Бакай почесал задумчиво потылицу:

— Шутите? Мне ли не знать главу Боевой организации? Не, такого нету, чтоб мне на этом месте провалиться.

— Да есть же, есть! — восторженно заорал Бурцев, предчувствуя хорошую добычу.

Бакай отдулся.

— Коли у нас его нет в розыске, стало быть, этот Азеф — наш сотрудник, не иначе. — Посопел, добавил: — Однако коли ваше желание, так могу вникнуть и вам сообщить. Нет ли в долг до четверга «зелененькой»? Голова на части раскалывается…

Спустя некоторое время Бакай принес Бурцеву несколько листочков, исписанных мелким почерком: «Пользуясь совершенно секретными сведениями департамента, я имею возможность весьма конфиденциально констатировать…» И далее шел перечень арестов эсеров, разгром томской типографии и сорванные покушения на чиновников, которые стали «исключительно результатом агентурных сведений». Причиной этих несчастий назывался «провокатор Виноградов», который прежде действовал под кличкой Раскин.

Стало ясно: этот «Виноградов» — Евно Азеф.

Бурцев ликовал, а Бакай получил денежное пособие в размере двадцати целковых и еще более усилил деятельность.

Понятно, что Бурцев с добытыми сведениями побежал к эсерам. С разоблачителем общался Борис Савинков, который хотя и принял сторону Азефа и всячески его защищал, однако невольно вспомнилась анонимка, пришедшая в штаб эсеров в пятом году. Как выяснилось, доброжелателем оказался… начальник Петербургского охранного отделения полковник Кременецкий. Полковника задело, что в Петербурге были проведены аресты террористов без его участия. И награды, в том числе денежные, выпали не на его долю, а на долю Рачковского. Кременецкий назвал имена «провокаторов», которые помогли осуществить поимку террористов, — Азефа и Татарова. Последнему это стоило жизни, но авторитет Азефа был столь велик, что на него не пало и тени подозрения.

Но теперь все переменилось. Над его головой нависла смертельная угроза.

И тут случилось нечто такое, что, казалось, окончательно добьет великого агента.

Читателю памятно имя юного эсера Карповича, убийцы министра народного просвещения Боголепова. Это злодейство почему-то многих привело в восторг. И вот этот Карпович бежал из Сибири и теперь с паспортом шведского подданного Свенсона проживал в петербургской квартире Азефа. Был он чем-то вроде его денщика, Азеф к нему привязался и искал случая, чтобы переправить молодого убийцу за границу.