Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Медников установил скрытое наблюдение за Наумовым и Никитенко.

Уже в ближайшее воскресенье его любимый филер Геннадий Волков, по кличке Волчок, возглавлявший группу из трех человек, доложил:

— Евстратий Павлович, не обижайтесь, но вы человек мудрый!

Медников усмехнулся:

— Ну что еще?

— Вот вы не пожадничали, денег выдали почти в достатке, они как раз понадобились. Прослеживали мы Плешивого. Он с приятелем на извозчике добрался до трактира Палкина, что в доме под нумером сорок семь по Невскому проспекту. У Палкина все дешево, за рубль можно и утробу набить, и водочки пропустить.

Медников не имел привычки перебивать, он с интересом слушал рассказ о Плешивом — такую кличку дали Владимиру Наумову. По описанию примет понял, что его спутник — Никитенко. Волчок ел глазами начальника и с восторгом продолжал:

— Нырнули Плешивый и его спутник в подвал, я за ними. Смотрю, а он уже ручкается… С кем бы вы думали? С военным в форме казака царского конвоя, портупея, погоны, барашковая шапка — все при нем. Сели они за дальний стол, в углу, где потише, заказали щи, котлеты, большой графин водки. Шушукаются, лица серьезные, сразу видно, замышляют. Я тоже заказ сделал. Наблюдаемые час пятьдесят минут уминали, а потом снова за ручку попрощались, казак первым ушел. Своих я оставил следить за Плешивым и приятелем его, а сам — за казаком. Осторожненько проводил его, а он сел на поезд — и в Царское Село. Я его до ворот Александровского дворца вел, а дальше не пошел — стража не пустит.

— Как вел себя казак?

— В городе спокойно, а как со станции сошли, так на меня раза три оглядывался.

— Опознать казака сумеешь?

— Обижаете сомнением, Евстратий Павлович.

Обнял Медников филера:

— Фартовый ты человек, Геннадий Иванович! Чует мое сердце, не избежать тебе премии…

— Спасибо, Евстратий Павлович, так нас трое разведчиков было, Загоровского и Федулова не забыть бы! Я рапортичку сейчас заполню и отчет по расходам составлю.

— Лишнего много не пиши, в меру, а то и по уху можно схлопотать.

Герасимов позвонил по телефону жандармскому полковнику Спиридовичу, который в то время наблюдал порядок в Царском Селе.

— Хочу приехать к вам с Медниковым и филером Волковым. Надо опознать казака из охраны конвоя да сделать у него негласный обыск.

Спиридович рассмеялся:

— Милости прошу, только зачем опознание? Полагаю, что фамилию казака могу вам назвать — Ратимов.

— Как? Неужто вам известно, что он встречается с подрывными элементами? — изумился Герасимов.

— Разумеется! — В голосе Спиридовича звучали нотки превосходства. — У нас муха без контроля не пролетит! Еще месяца три назад социалисты начали разлагающие разговоры с Ратимовым. Тот сразу же доложил об этом своему непосредственному начальнику князю Трубецкому. Князь занял неправильную позицию. Он приказал: «С этой рванью больше не знайся, да и вообще молчи, что тебя пытались вовлечь! Честь полкового мундира превыше всего. Не будем бросать тень на весь казачий конвой!» А на прошлой неделе к Ратимову подольстился молодой человек по фамилии Наумов и с ним еще один в форме морского лейтенанта, по трактирам начали водить, звали в публичный дом и в революцию совращали. Ратимов снова к Трубецкому: дескать, так и так. Видит князь, дело порохом пахнет…

Герасимов прервал монолог:

— Я буду у вас вечерним поездом, мне надо беседовать с Ратимовым.

Ратимов оказался из кубанских казаков, рослым, крепким в плечах, с густой в завитушках бородой человеком. Было ему лет за тридцать. В конвое находился шестой год, и отзывы о нем были самые отличные. Говорил он размеренно, спокойно, глядя в лицо Герасимова:

— Ваше превосходительство, с этим самым Наумовым я познакомился на почте, когда ходил письмо для родителей в ящик бросать. Он стал меня сначала про службу спрашивать, про родителей, одним словом — подольщаться. Пойдем, говорит, в трактир, пропустим по чарочке, покалякаем за жизнь, потому как нынче я при деньгах. Отвечаю: «Не выпить за чужой счет, так совесть до смерти замучит», — а сам понимаю, что дело нечисто. Выпили. Он и начал политику подводить. Дескать, скоро революция, кто желает отличиться, тому при новой власти большие чины и деньги будут. Я спрашиваю: «Что, к примеру, я должон сделать?» Вот, говорит, возьми книжечки и листовочки, в которых вся правда изъяснена. Ты, говорит, потихоньку товарищам своим разложи в спальне, и пусть они постигают, а тебе, держи, за то денежное довольствие — пять рублей. Взял я пятерку и эту упаковку да прямиком к командиру своему, полковнику Трубецкому. Он обругал меня и в печку швырнул всю пропаганду. Говорит: «Ешь пирог с грибами, держи язык за зубами!» А уж потом Наумов и его приятель-моряк, назвался Борисом Николаевичем, стали сызнова ко мне подольщаться. Тут мой полковник рассвирепел и доложил жандармскому полковнику господину Спиридовичу. Тот приказал: «Общайся и на все соглашайся, а мне каждый раз в подробностях докладывай!» Нынче вот Борис Николаевич интересуется: «Всех ли казаков царь в лицо помнит? Можно ли постороннему человеку в кабинет царя проникнуть? Возможно ли чужаку подойти к царю, когда он в парке гуляет? Можно ли мину заложить под комнатами царя?» Я ответил, что в конвое сто казаков, разве можно всех упомнить? Постороннему проникнуть в кабинет к царю можно, коли он в казачьей форме. В Царскосельском парке государь всегда гуляет один, а охрана поодаль держится, чтобы от мыслей не отвлекать. А если мину подложить, так кабинет государя находится в бельэтаже, под которым много комнат, и проникнуть туда есть возможность. Тогда Наумов сказал: «На, держи червонец и сделай план Александровского дворца с коридорами, подвалами и погребами. И твое имя покроется славою, как Ивана Сусанина! А если хочешь капитал срубить — триста рублей, так мы тебе мину предназначим, и ты сразу иди во дворец и под кабинетом установи!» Вот, ваше превосходительство, такие прощелыги! Они меня в субботу будут после обеда ждать у почты. Как прикажете действовать?