Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Азефа с нетерпением ожидал сам Лопухин, в прошлом прокурор Харьковской судебной палаты, а теперь директор Департамента полиции. Было ему в то время лет сорок, он был старшим сыном в старинной дворянской семье. Фамилию Лопухиных носила царица Евдокия, жена Петра Великого.

Лопухин-полицейский был богат, умен и честолюбив. Он исповедовал идеи начальника Московского охранного отделения Зубатова, который пытался взять рабочее движение под контроль закона, то есть полиции. А в этом деле секретная агентура — дело наиважнейшее. В секретной агентуре Азеф был непревзойденным мастером, виртуозом своего дела, как Леопольд Ауэр на скрипке. Хорошими отношениями с Азефом Зубатов дорожил, словно собственным здоровьем.

— Прекрасный внешний вид, прямо-таки генеральский! Рад, сударь, вашим успехам! — широко улыбался Лопухин. — Теперь, когда вы стали руководителем Боевой организации…

Азеф замычал, как от зубной боли:

— Алексей Александрович, о чем вы говорите? Да, эсеры мне предлагают, но я вовсе не даю согласия. Более того, я устал, я хочу покоя, я жажду отставки.

Лопухин обескураженно развел руками:

— Как же так? — Назидательно стал выговаривать: — Редкая удача, секретный сотрудник Департамента полиции в кои-то веки прорвался к рулю преступной партии!.. У вас в руках лампа Аладдина! По вашему желанию откроются все партийные сокровища, станут известны все преступные замыслы террористов. — Привел самый могучий довод: — Деньги полноводной рекой потекут к вам. Нет, Евно Филиппович, вы не имеете права отказываться… Мы верили вам, как, может быть, не верили себе…

Азеф сдавленно прохрипел:

— Вы понимаете, Алексей Александрович, куда меня толкаете?

— Куда?

— В могильную яму!

— Что за страсти-мордасти?

— Руководители эсеров Гоц, Брешковская и Савинков не идиоты, они быстро вычислят меня и… — Азеф сделал энергичный жест вокруг шеи. — А я пожить хочу, ведь что я в жизни хорошего видел? Страшное детство, полуголодная юность, а затем постоянное напряжение, как будто за человеком гонится стая бешеных псов. И этот кошмар длится годами. Я боюсь всех: террористов, Департамент полиции, жену, нетрезвого пролетария, который обзовет «жидом». Я уже подорвал свое здоровье, у меня почки болят — ни согнуться, ни разогнуться. Неужели я не заслужил пенсиона и спокойной жизни?

Лопухин получил приказ от самого министра: чего бы ни стоило, удержать Азефа на службе! По этой причине Лопухин ласково улыбнулся и медовым голосом проворковал:

— Евно Филиппович, ваши заслуги перед Россией несомненны! Даже государю известно, что именно вашими усилиями в первом году была арестована типография в Томске, а в Москве разгромлена группа эсеров во главе с Аргуновым и Чепиком. Именно вы, дорогой наш патриот, после убийства егермейстера Сипягина выявили круг лиц, прикосновенных к этому делу, и указали на главных организаторов этого злодейства — Гершуни, Крафта, Мельникова. Вы расстроили злодейский замысел на убийство обер-прокурора Святейшего синода Победоносцева, благодаря вашим указаниям были арестованы офицеры Михайловской артиллерийской академии Григорьев и Надаров, а также Юлия Юрковская и фельдшерица Людмила Ремянникова. — Голос Лопухина звучал уже патетически: — Государь Николай Александрович знает, что весь розыск по группе социалистов-революционеров, этих оголтелых убийц, ведется вашим усердием, вашими указаниями. Вы достойны правительственной награды, и вы ее получите!

Азеф, устало прикрыв тяжелые веки, слушал панегирик. Он упрямо пробормотал:

— Лучшая мне награда — оставьте все меня в покое, мне все надоели! Я устал, нет сил…

Лопухин воскликнул:

— Придет день, когда вы, дорогой друг, спокойно, с детьми и женой, заживете в своей усадьбе, будете пить домашнюю настойку и сочинять мемуары, вспоминая героическую борьбу с кровожадными революционерами. Но сейчас!.. Сейчас террористы пытаются своими пагубными идеями разрушения заразить народ, чтобы тот грабил и убивал безнаказанно.

Азеф равнодушно спросил:

— А кто подбил в Кишиневе всякую рвань, которая убивала и насиловала? И где была полиция?

— Все это устроили революционеры, но, как всегда, всё свалили с больной головы на здоровую — на государя и Плеве.

Азеф не возражал. Ему было совершенно безразлично, кто и чего устроил. Его интересовало другое. Он вдруг печально-грустным голосом сказал:

— Алексей Александрович, у меня к вам две неприятные вести.