Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Едва Азеф вошел в кабинет, как министр поднялся с кресла и, торопливо семеня короткими ногами, двинулся навстречу гостю. Плеве оказался очень милым и очень усталым человеком лет шестидесяти.

Он протянул руку, ласково взглянул в глаза Азефа:

— Очень приятно вас видеть, Евно Филиппович! Я много наслышан о вас, о вашем уме. — Возвысил удивленно голос: — Поражаюсь вашим исключительным способностям предсказывать политические события. Прошу, вот в это кресло. Вам удобно? Что прикажете: чай, кофе, вино?

Азеф был потрясен такой ласковостью. Он решил не напоминать об их встрече у Немчиновой на Остоженке, ибо эти воспоминания были для Азефа неприятны. Среди революционеров ходил слух о Плеве как о человеке черством, сухом и даже жестком. Недоброжелатели выдавали за верное, что подростком он написал на своего отчима донос. Отчим приютил сироту Славу, а по доносу приемыша отчима якобы повесили.

Азеф подумал: «Чтобы убить, надо прежде возненавидеть! Как на Руси не любят человека, достигшего успеха, зато как торопятся его оболгать!» Ответил:

— Чашку кофе, если это удобно!

Добродушно, словно дружил с гостем всю жизнь, Плеве заговорил:

— Прекрасно, а я кофе перестал пить: сразу же действует как снотворное, зато среди ночи пробудишься — сна ни в одном глазу! Лишь мысли о службе: что недоделал, что надо проверить, что государю доложить! — Плеве весело рассмеялся. — Евно Филиппович, моя заветная мечта — жить как самый простой, неприметный селянин. Мои предки — немецкие бароны, и я тоже «фон», но избегаю этой приставки. Прадеды при Петре начали России служить. Часто вспоминаю милый моему сердцу уголок — Калугу, детские годы, учеба в Николаевской гимназии. Я ее окончил на одни «отлично»! Так вот, бывало, спустишься утром пораньше к Оке. Вокруг еще все спит. Только пастух обходит деревню, собирает медленно бредущее сонное стадо. В руке удочка, над водой туман теплый стелется, рыба по воде хвостом бьет. В воздухе такое благорастворение, что дышишь полной грудью, надышаться не можешь. И в эти мгновения чувствуешь присутствие Творца с такой силой, что готов слиться с этим прекрасным мирозданием! — Лицо министра просветлело, глаза засветились молодостью.

Азеф подумал: «Какой добрый и несчастный человек!» Вздохнул:

— Вячеслав Константинович, у нас мечты схожие. Я тоже устал от службы, от вечной опасности разоблачения. Ведь за этим разоблачением — смерть и позор. У нас, в России, странные понятия: если укрепляешь государственность, то тебя обзовут ретроградом и негодяем. Зато если ты государство разлагаешь — то ты кумир публики и замечательный герой. Если государя хвалишь — то «передовое общество» носы морщит: «Ах, какой консерватизм, стыд и срам!» Грязью Россию и самодержавие поливаешь — тебе рукоплещут: «Браво, очень прогрессивный человек и демократ!» Все понятия извратились.

…Дежурный офицер принес поднос, на котором стояли чай, кофе, печенье. Плеве с интересом взглянул на собеседника:

— Ну что террористы? На кого замышляют?

Азеф размешал серебряной ложечкой сахар, помедлил, словно сомневаясь, надо ли говорить, с грустью произнес:

— Больно осознавать, Вячеслав Константинович, но эти негодяи своей первоочередной жертвой выбрали вас.

Плеве нашел в себе силы спокойно спросить:

— Почему?

— Только потому, что вы усердно служите государю и отечеству! — После долгой паузы добавил: — А может, потому, что мешаете кому-то из своих коллег. Других причин нет.

Плеве прикрыл веки, втянул в себя воздух и словно застыл. Потом перекрестился, глядя на образ Матери Божьей, стоявший в иконостасе, и тихо сказал:

— Каким-то образом распространились бывшие секретными сведения о том, что я разработал проект учреждения по главным городам России разыскных пунктов революционеров и террористов, и мы эту идею уже внедряем в практику. Теперь будет легче бороться со злоумышленниками, отсюда их злоба. А тех, кто замышляет на меня… прости их, Господи!

Азефа поразила искренность тона министра. Было ясно: жалеет своих будущих погубителей.

Азеф сказал:

— Но формальный повод — ваш антисемитизм…

Плеве улыбнулся:

— Здесь хочется вспомнить Пушкина: «О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!» Меня государь в шутку называет «жидовским батькой», потому что я постоянно пекусь об этом талантливом народе. Да, у евреев есть недостатки: склонность находить обиду там, где ее нет, вечное нытье на положение якобы «униженного». Но я за всю свою жизнь ничего не сделал плохого людям этой удивительно стойкой расы, народа с гибким мышлением, изобретательного и умеющего видеть перспективу. Увы, у нас, русских, этого слишком часто не хватает.