Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Гильотина — острый нож?

Ну, так что ж?

Не боюсь я гильотины,

Я смеюсь над палачом,

Над его стальным ножом…

Чернов кисло усмехнулся, но примиряюще сказал:

— Хорошо, беру свои слова обратно! Савинков, быть может, стихотворец и хороший, но революционер отвратительный. Он презирает народ и социальный прогресс, он ненавидит саму идею равенства, но он, видите ли, хочет быть террористом. Я его спрашиваю: «Зачем?» А он нагло отвечает: «Ради каприза! Представьте, мне просто приятно убивать!» И все тут. Я только что от него. Разругались, как бабы на одесском Привозе, стыд и срам! Вон его двухэтажный дом с желтой крышей, квартира в нижнем этаже.

— Может, проводите?

Чернов замахал руками:

— Нет, с меня на сегодня хватит! Я был готов задушить Савинкова, когда тот с улыбочкой заявил: «Народ, о котором вы печетесь, — это стадо баранов, которое вас, интеллигентов, затопчет! Стаду нужны не агитаторы, не благодетели с охапкой сена, стаду нужен пастух с бичом!» Такой цинизм! — И Чернов, великий печальник русского мужика, видевший этого мужика лишь в качестве ресторанного лакея, побежал прочь.

Азеф, испытывая острый интерес, поспешил к поэту-террористу.

Судьба наградила Савинкова счастливой внешностью. Это был красивый человек с правильными, словно выбитыми из мрамора, чертами лица, крепкой фигурой, полный аристократизма и с беспредельной, пожалуй, патологической храбростью. На Азефа внимательно и строго глядели два немигающих монгольских глаза. Они словно вопрошали: «Господин хороший, ты не шпик?»

В свою очередь, Азеф с любопытством разглядывал того, о котором с восхищением отзывались и Гершуни, и Аргунов. Азеф спросил:

— Вы хотите принять участие в терроре?

Растягивая слова, с барственной непринужденностью Савинков произнес:

— Да, я желаю убивать.

Азеф удивленно поднял брови, но негромко и подчеркнуто равнодушно произнес:

— Я тоже за террор, но лишь в рамках нашей партии.

Савинков оживился:

— «В рамках»? Какие к черту рамки, когда мы лишаем человека самого дорогого, данного Богом, — жизни? Мне всегда любопытно знать, почему человек готов убить себе подобного? Вот вы, Иван Николаевич, интеллигентный человек с умными глазами, ратуете за террор, за насилие, за кровь. То есть вы готовы на страшное преступление?

— Там, где нет закона, нет преступления.

Савинков замахал руками:

— Э нет, батенька! Это одни пустые звуки, это все равно что в барабан постучать — бум-бум-бум! Законы есть божеские, есть человеческие. И по ним обоим убивать возбраняется. По себе знаю: есть нечто другое — тайное и страшное, запрятанное в черных глубинах души, что заставляет идти на убийство. Сейчас на повестке дня стоит персона Плеве. Я готов в этом вопросе сотрудничать с партией.

Азеф лениво спросил:

— А вы, Борис Викторович, что, готовы убить Плеве?

Савинков хищно раздул ноздри, с животной страстью прохрипел:

— Готов ли я? Да я… — Сжал кулаки, безумным взором опалил собеседника. — После кишиневских погромов я просто обязан убить Плеве. Сейчас это самое важное дело моей жизни. И мне наплевать, виноват Плеве или не виноват. Раз министр, то должен быть убит. Верно? И мои товарищи жаждут совершить нападение на этого монстра.

— Да, общество жаждет ликвидации министра, — со вздохом пробормотал Азеф.

Савинков презрительно процедил сквозь зубы:

— Общество? Это что такое — людская толпа, которая тупа и переменчива? Толпой, ее мнениями и верованиями может управлять любой ловкий проходимец. Нет, все, что делаю, я делаю не ради «общества», а ради себя, ради собственных убеждений.

— У вас есть товарищи?

— Да, у меня есть три товарища, за которых я отвечаю головой.

— Кто это?

После некоторой паузы Савинков ответил:

— Первый — Янек Каляев. Я учился с ним в одной школе. Это было в Варшаве. Ему двадцать шестой год, он сын крепостного крестьянина из дворовых. У него нервный тик — дергает головой, но это делу не помеха. Был студентом Петербургского университета. Один из главных организаторов студенческих волнений девяносто девятого года в Петербурге, за что был сослан в Екатеринослав. В прошлом году без должных документов выехал в Германию. За это отсидел четыре месяца в Ярославской тюрьме. Теперь он снова нелегально прибыл в Германию.

— Богатая биография! — усмехнулся Азеф.

Не замечая иронии, Савинков продолжал:

— Каляев несгибаем, воля железная. Он мне прямо сказал: «Я погибну, но за собой в могилу кого-нибудь из кровососов — не важно кого! — унесу». Следующие товарищи — Алексей Покотилов и Дора Бриллиант. Оба из богатых семей, хорошо воспитаны…