Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

— Ты, Микола, пойди к сипягинской жене и спроси: «Сегодня твоего мужика пришьют, ты где его в землю зароешь?»

Жених и невеста весело заржали, словно разговор шел о чем-то очень забавном. Гершуни резко переменил тон, стал серьезным:

— Ты, Микола, возьми на себя мракобеса Победоносцева. Хватит, этот кровопивец небо покоптил, небось скоро восемь десятков стукнет.

— А как я его впизнаю? — прикинулся дурачком Григорьев. — Я ж его не бачив!

— Чего его бачить? — вступил в разговор Мельников. — Ведь на могиле будут речи толкать, так, Григорий Андреевич? — Вопросительно посмотрел на Гершуни.

Тому не понравилось, что студент, который был позван в трактир, чтобы сыграть маленькую роль, встревает вперед старших. Он обрезал:

— Ты, Мишка, пока кочумай и слушай. Когда распорядитель ритуала объявит: «Прощальное слово имеет обер-прокурор Синода Константин Победоносцев», тот встанет возле гроба и начнет гундосить. Ты спокойно подойди и стреляй в него. Главное — попади, одной пули деду хватит. Тут паника жуткая начнется, все побегут кто куда. Юля, а ты загодя постарайся подобраться поближе к губернатору Петербурга Клейгельсу и в упор мочи. Вот, возьми фото Клейгельса, у него рыло на гадюку похожее. Самое главное, чтобы первыми пулями зацепить сатрапов — они отравленные, стрихнин дело сделает. Постарайтесь улизнуть, думаю, это будет возможно, потому как паника начнется страшная, про вас забудут. А вы между крестов и оград ходу!

Мельников начал исполнять роль, на которую был позван. Он медово улыбнулся:

— Эх, везет людям! Как я хотел бы акт возмездия совершить! — Эту фразу приказал произнести Гершуни. Дальше горный студент сочинял сам: — Это такая честь!.. История освободительного движения занесла бы мое имя золотыми буквами на золотые скрижали…

Гершуни строго посмотрел на подручного:

— Ишь, слюни распустил — скрижали! Ну, Миш, ты прямо выжига какой! Высокое право отстрела надо заслужить. — Протянул сто рублей Юлии. Словно забывая о ее почти сорокалетнем возрасте, сказал: — Как договаривались, для маскировки купи себе костюм гимназиста — ты так похожа на юношу. Нарядишься гимназистом и пройдешь, никому в голову не придет тебя шмонать. В ранец за спиной уберешь револьвер. — Повернулся к Григорьеву: — И ты, Микола, тоже держи «катюшу» — это мой аванс тебе на свадьбу. Отпразднуем в Женеве. Клянусь честью! На набережной есть роскошный отель «Де ля Пэ». Соберем всех революционеров России, гулять будем три дня. А вы, кореша, за героев будете! За ваше здоровье вылакаем столько вина, сколько в Женевском озере воды нет. Ха-ха! Шпалера и пули получите завтра. Приходите в двенадцать дня на угол Невского и Большой Морской, возле ресторана «Вена». — Кивнул на Мельникова: — Мишка вам приволокет.

Сам Гершуни никогда не рисковал переносить оружие — опасно. Он подозрительно глядел на жениха:

— Ну как, Микола, не оплошаешь?

Тот нетрезво, но решительно вздернул подбородок:

— Извольте бриться! Я офицер и попрошу подозрением меня не оскорблять-с!

В этот момент в трактир ввалился какой-то пролетарий в кожаной кепке и в длиннополом замусоленном пиджаке. Он с порога крикнул:

— Министра Сипягина сейчас в Мариинском подстрелили…

В зале зашумели, заговорили:

— Как? Кто? Почему?

Гершуни подскочил к рабочему:

— Убит? Или живой?

— Кто его знает!

— Задержали хоть злодея?

— Врать не буду: чего не знаю, того не знаю. Но есть слух, что стрелял молодой генерал, у которого Сипягин жену соблазнил.

Гершуни покачал головой:

— Чего на свете не бывает! — Глаза его светились сатанинской радостью. Повернулся к жениху и невесте, сказал негромко, и голос дрожал от волнения: — Расходимся врозь. Вот деньги лакею — за наш стол! Завтра в семь вечера в Летнем саду у входа ждите, я к вам приду, обсудим дело. — Весело подмигнул. — Не оплошаете?

Григорьев заверил:

— Извольте не сомлеваться!

Они вышли на улицу. Мельников долго тряс руку Гершуни:

— Поздравляю!

— Еще неизвестно, убил ли. А этих брачующихся ты, Мишка, молодец, ловко обработал. Пусть думают, что за революцию погибнуть — радость величайшая, как у тещи блинов с икрою похавать, ха-ха!

Мельников, распираемый смехом, выдавил из себя:

— Молодые насчет свадьбы в Женеве — о-хо-хо-хо! — умора, поверили!

И они громко расхохотались.

Ночью Гершуни сидел за столом, на котором лежали конторские счеты и острый нож и стояла початая бутылка массандры.