Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Сипягин с удивлением перевел взгляд на молодого офицера, а тот уже направил на Сипягина револьвер и открыл стрельбу распиленными и отравленными патронами. Министр тихо осел, на белом мраморе с каждым мгновением увеличивалась лужица крови.

Убийца недоуменно, словно не понимая, что произошло, смотрел на Сипягина. В поднявшейся суматохе на юношу в адъютантской форме никто не обращал внимания, все бросились к раненому. Однако Балмашов так ужаснулся тому, что сделал, что вместо того, чтобы постараться исчезнуть, он с револьвером в руке побрел зачем-то обратно в швейцарскую. Там, совершенно обессиленный, он прислонился к простенку, упершись бессмысленным взглядом в окно.

Началась паника. В открытую дверь Балмашов видел, как прибежали офицеры. Кто-то плачущим голосом кричал:

— Врача, скорей врача!

С улицы появился кучер, возивший Сипягина. Он поднял на руки раненого. Кучеру помогали унтер и дежурный офицер. Они, неловко переступая, понесли раненого к карете. Лицо кучера было в слезах и крови — он нечаянно испачкал себя. Сипягин тяжело стонал, но глаза его были открыты, и он, кажется, понимал все, что вокруг происходит.

— Куда ты? — заорал дежурный офицер на кучера.

— В Максимилианскую лечебницу, ваше благородие! Она тут ближайшая…

— Эй, казаки, сопровождайте карету!

Балмашов, странное дело, испытал тихое удовлетворение, когда карету с раненым Сипягиным погнали в больницу. Почему-то стал молиться: «Дай Бог, чтобы выжил!»

Унтер сказал:

— Господи, что творится!.. Надо кровь с пола вытереть. Где тряпку взять?

Офицер подсказал:

— В швейцарской есть, в ящике хозяйственном.

В швейцарскую вошел унтер. Увидав Балмашова, спросил:

— Господин адъютант, простите, мне тряпку надо взять… — И, заметив в руке Балмашова револьвер, вдруг догадался, заорал: — Скорее! Тут убийца!

В швейцарскую стремительно влетел офицер:

— Вот он, субчик! А мы ведь совсем про него забыли…

Балмашов тихо плакал. Он плакал от ужаса, что убил человека, а еще от страха, что его сейчас начнут бить.

Но его никто не тронул пальцем. Офицер кортиком отрезал шелковый шнур от гардин и накрепко связал Балмашову за спиной руки. Под надзором унтера и самого офицера покусителя оставили в швейцарской.

В сопровождении казаков карета с Сипягиным направилась в лечебницу.

Мундир разрезали, Сипягина обнажили и положили на операционный стол. Дмитрий Сергеевич то и дело терял сознание. От обильной потери крови лицо его стало белым. Пули были извлечены, но тело уже отпустило душу и начало холодеть.

Молва о злодейском выстреле мигом облетела столицу. Возле лечебницы собрались сотни простых людей — приказчики, рабочие, мещане, прислуга. Одни плакали, другие держали в руках свечи, молились, и все проклинали убийцу.

Балмашов находился в швейцарской часа полтора. Связанный, он сидел в глубоком кожаном кресле. Никто убийцу не допрашивал, не задавал никаких вопросов, только порой, отбросив портьеры, какие-то люди с напряженным любопытством разглядывали юношу в форме адъютанта.

Унтеру было запрещено разговаривать с арестантом. Но он не удержался, произнес:

— Зачем же вы это сделали? Вас ведь обязательно повесят, такого молоденького… — Помолчал и, как важную новость, сообщил: — Дмитрий Сергеевич добрый ко всем был, каждого знал по имени. Царство ему небесное!

Балмашов вздрогнул:

— А что, он, того, умер?

Унтер молча кивнул.

Балмашову показалось, что он проваливается в глубокую пропасть. Он прикрыл глаза. Свернувшись калачиком, поджав колени и положив голову на широкий удобный подлокотник, он незаметно для себя задремал.

Во всей его позе было так много детского, что невозможно было представить, что этот юноша с красивым и утонченным лицом только что совершил жуткое преступление.

Балмашов сквозь дрему услыхал разговор двух офицеров:

— Петренко, этого вези в Петропавловку, там ждут…

— А конвой где?

— Четверо верхами у ворот стоят да двое офицеров. Думаю, хватит.

— Хватит! Этот голубчик никуда не денется.

Через несколько минут Балмашова вывели к подъезду. Солнце склонилось к горизонту, приятно пахло морской свежестью. Около подъезда собрались зеваки, которых безуспешно пытались разогнать городовые.

Когда вывели арестанта, толпа вмиг затихла. Только молодой женский голос удивленно произнес: