Оскар Мюриэл - Темные искусства

Кеб обогнул деревья, и я увидел, как тощий констебль с невообразимыми усами спешивается с костлявой лошадки.

— Дождись нас, — сказал вознице Макгрей, и мы вылезли из кеба. — Получили нашу весточку, дружище?

— Да, сэр, — сказал констебль, — но мы слегка задержались из-за склоки в таверне «Поляна». Я приехал, как только смог.

— Как тебя звать?

— Констебль Талбот, сэр. А правда, что все это связано со скандалом вокруг той цыганки…

— Следуй за нами, — отрезал Макгрей, и враскачку пошел в сторону дома, все еще на неверных ногах после морской болезни.

Мы постучали в дверь, и я набрал воздух.

— Нам нужно проявить бдительность. Мы либо узнаем, что миссис Кобболд собрала вещички и сбежала вместе с внуками — и это в твоих, Макгрей, интересах, поскольку в таком случае она становится главной подозреваемой, — либо застанем ее убитой горем. В ту ночь погибли ее отец и дочь.

Дверь нам открыла тучная женщина. Старенькая, приземистая, без двух передних зубов и с седыми волосами, уложенными в две тугие косы. Она бросила на констебля Талбота настороженный взгляд.

— Чего вам надо?

Я позволил Макгрею вести разговор. Шотландские деревенщины больше по его части.

— Миссис Кобболд дома, хозяйка?

— А что?

— Нам нужно с ней поговорить. Дело в том…

— Да поняла я, в чем дело. Заходите, коли надо.

В тот же момент ветер донес до нас голоса детей, игравших где-то за домом, и я с облегчением выдохнул.

— Лучше побудь снаружи, — шепнул я констеблю. — Судя по всему, женщина не сбежала. Не стоит нам ее сердить. По крайней мере не сейчас.

Талбот явно расстроился, но все же отступил.

Экономка проводила нас в богатую гостиную, столь же изящную и уютную, как и та, в которой мы побывали на площади Сэнт-Эндрю. Дорогая обивка и огромные кадки с растениями — взыскательный вкус миссис Кобболд был налицо. Однако главным достоинством этой комнаты были широкие окна на южной стороне — из них открывался вид на поле, отделявшее дом от реки. Я подумал, что в ясную ночь отсюда, должно быть, видны огни Эдинбурга.

— Ждите здесь, — скомандовала женщина и тотчас ушла.

Я заметил, что Макгрей улыбается.

— Ты и эту обольстить намерен? — поинтересовался я.

Он гоготнул.

— Она очень похожа на Бэтси, экономку моего отца. Та до сих пор живет на ферме, где… все случилось. — Он кивнул в сторону своего отсутствующего пальца — пускаться в объяснения не было нужды. — Навестить бы ее как-нибудь. Она все-таки моложе не становится.

Я убедился, что мы одни, и шепнул Макгрею на ухо:

— Думаю, нам не следует упоминать… сокровище. Лучше сначала расспросить ребенка.

— Да уж. Я сам, а то ты с детьми не ладишь.

— Не стану это отрицать, — сказал я и, чувствуя тревогу, подошел к окну. На миг я увидел маленькую девочку, которая носилась в траве высотой с нее саму. Через секунду она снова пропала, но этого хватило, чтобы понять, как беззаботна и счастлива она была.

— Макгрей, — пробормотал я, — похоже, детям не…

— Госпожа примет вас в кабинете, — гаркнула экономка и провела нас в соседнюю комнату, окна которой также выходили на берег.

Гертруда Кобболд сидела за столом, окруженная стопками бумаг, и лихорадочно что-то строчила. На ней все еще был траурный наряд, но только он и выдавал ее утрату. Лицо у нее было невозмутимое, почерк — аккуратный и ровный. О напряжении говорили лишь поджатые губы и погнутые и сломанные наконечники для пера, усеивавшие стол.

Она подняла взгляд, но, оценивающе на нас посмотрев, вернулась к своему письму.

— Я слышала, что вы прибыли с полицейским.

— Так положено, — солгал я. Судя по ее ухмылке, она меня раскусила. — Мы должны задать вам несколько вопросов, мэм.

— Как вы видите, я очень занята. Мне нужно связаться с душеприказчиками, устроить похороны, решить, что делать с домом Гренвилей… Позаботиться о бедных детях…

— Мы не отнимем у вас много времени, — сказал я. — Это необходимо для текущего расследования.

Она презрительно рассмеялась.

— Жаль вас расстраивать, но ничто из того, что я могу вам сообщить, не поможет вашей чертовой цыганке.

— Мэм, мы проделали весь этот путь, чтобы…

Она вонзила перо в стол — острие проткнуло бумагу и застряло в полированном красном дереве. В глазах ее горела ярость.

— А я только что потеряла дочь и отца. И вот прихожу я в суд, и что же я вижу: вы двое защищаете ту мерзкую корову, словно она вам мать родная.

Стало быть, миссис Кобболд переполняло не горе, а бешенство. Это я мог понять. Иногда ненависть выносить легче, чем боль.