Наталья Александрова - Черное Рождество

– А он-то как здесь оказался? – поинтересовался Сильверсван.

– Господина большевика партизаны отправили с поручением к своим. Он перебрался на стрелку через Сиваш и должен был перейти фронт на этом участке, чтобы попасть в Геническ к красным. Сначала он прятался в середине стрелки у соляного сторожа, потом – здесь, в этой деревне его прятали у татар. Осматривая местность и выбирая путь перехода фронта, товарищ Макар случайно увидел Ткачева. Эта встреча была роковой. Макаров давно подозревал, что лейтенант три месяца назад убил и ограбил большевистского курьера Назаренко, отправленного в Новороссийск за оружием, и что бриллианты могут быть у него. Спрятавшись в кустах, Макаров следил за домом, и тут на свое несчастье его увидел Муса.

Татарин мог зашуметь, привлечь к незнакомцу наше внимание, поэтому Макаров, ни на минуту не задумавшись, убил его. После этого, опасаясь, что его узнают, он переоделся в женское платье и продолжил слежку. Дальнейшее вы знаете: Макаров оглушил Саенку, который караулил под окном, напал на Ткачева, когда тот пытался убежать от нас после своего признания в убийстве. Большевик смертельно ранил лейтенанта, но не успел найти бриллианты, потому что мы с вами его спугнули. А потом – погоня, и остановившие его выстрелы капитана Колзакова… Вот, собственно, и вся история.

Глубокой ночью дом угомонился. Колзаков похрапывал в темноте с чувством выполненного долга. Борис лежал на кровати, не раздеваясь, он и не собирался ложиться. Стихли последние шорохи, ни одна дверь больше не скрипела.

Борис встал, нашарил в темноте ботинки и вышел, крадучись, из комнаты. На дворе было тихо, даже орех стоял недвижим, ни одна ветка не шелохнулась. Борис осторожно обогнул дом.

«Господи, сделай так, чтобы она оставила окно открытым!» – мысленно взмолился он.

Он нажал на раму, она легко подалась. Он шепотом позвал Юлию. Никто ему не ответил, хотя он чувствовал присутствие в комнате человека. Совершенно бесшумно Борис перекинул ноги через подоконник и в полной темноте двинулся по комнате к TOW месту, где стояла кровать.

– Прости меня! – шепнул он в темноту и протянул руку.

Юлия лежала на спине и плакала беззвучно, без рыданий и всхлипываний. Он приподнял легкое, почти невесомое тело, губами пытался вытереть слезы.

– Прости меня, прости… – все повторял он.

Она ничего ему не отвечала, только вздыхала. И тогда он понял, что плачет она совсем не из-за него. Слезы по-прежнему текли у нее по щекам, не останавливаясь. Острое чувство жалости кольнуло Бориса в сердце. Он обнял Юлию и прижал к груди.

– Не плачь, ну не плачь, – шепотом повторял он. – Все прошло, все закончилось, ты забудешь его, забудешь… Человек не может горевать вечно. Ты оживешь, тебя будут любить… Она вдруг застонала и обняла его крепко-крепко.

– Люби меня, люби! Я не могу больше так жить!

Она шептала ему что-то в жару и страсти, он отвечал, бродя пересохшими губами по ее телу. Никто из них не слышал слов другого, но чувствовал их всей кожей…

На следующий день уезжали все, кроме Бориса и Колзакова. Полковник Горецкий выполнил все, что было намечено, – то есть арестовал бывшего председателя большевистского подпольного комитета Макарова, и между делом еще успел расследовать убийство поручика Стасского. Раненый Макаров наутро чувствовал себя бодрее, и полковник распорядился погрузить его на подводу. Его товарищей – двух татар – так и не нашли, – те сумели удрать либо же прятались где-то у родственников.

Канонерка Сильверсвана была полностью разбита, нечего было и думать ее чинить. Поэтому капитан ехал вместе с Горецким в Севастополь за новым назначением. Немногочисленные матросы пока оставались на стрелке под командованием Колзакова.

Юлия Львовна тоже ехала в Севастополь. Борис оставил ее на рассвете спящую, и с тех пор они не сказали друг другу ни слова. Юлия Львовна была занята – сначала ухаживала за раненым Макаровым, потом долго разговаривала с хозяйкой.

К крыльцу подогнали две подводы, на одной сидел тот самый равнодушный медлительный татарин, что третьего дня привез полковника Горецкого с Саенко.

Положили на подводу немногочисленные вещи. Юлия Львовна первая подошла попрощаться.

– Прощайте, Борис Андреевич, – спокойно негромким голосом проговорила она.

Борис изумленно поднял на нее взгляд. Это все, что она способна ему сказать – холодное «прощайте»? Глаза ее смотрели на него приветливо, но отчужденно.