Наталья Александрова - Черное Рождество

– По-моему, Владимир Антонович, вы стояли немного не так.

Ткачев удивленно взглянул на него, пожал плечами, но подчинился.

– Орест Николаевич, ваша реплика! Сильверсван, наморщив лоб, постарался припомнить свои слова:

– Господа, сейчас не время ссориться. Наш долг забыть разногласия и объединиться перед лицом красной опасности… После моих слов Стасский снова сказал колкость… – Да, и затем капитан Колзаков открыл бутылку и разлил вино в бокалы. Я попрошу вас, господин капитан, сделать все так же, как и в тот вечер, только вино налить для Юлии Львовны в кружку, – простите меня, сударыня, второго бокала нет, а для нашего эксперимента особенно важен тот бокал, из которого пил Стасский.

Юлия Львовна согласно кивнула. Колзаков открыл бутылку и разлил вино.

– Теперь, господин лейтенант, вы должны начать свое прочувствованное выступление, – обратился Горецкий к Ткачеву, – если вы не вспомните его дословно – не страшно, но постарайтесь двигаться примерно так, как в тот вечер… А вы, господа, поправляйте его, если что-то будет не так.

– Господа, – неуверенно, без прежнего воодушевления начал Ткачев, – в этом году мне не удалось отпраздновать Рождество. На самый праздник пришлась эвакуация из Новороссийска, это было так страшно… Впрочем, вы все это знаете.

– Еще бы, – подтвердил Борис.

– Так вот, – продолжил Ткачев, и голос его постепенно окреп и набрал почти такую же силу, как в роковой вечер, – я предлагаю вам сегодня отпраздновать Рождество. Конечно, это несвоевременно, совершенно не соответствует календарю, но прежде я никогда не пропускал этот праздник. В мирное время вея семья собиралась вокруг елки… В этом был такой уют, покой, такое счастье… Так давайте отпразднуем Рождество сегодня, вопреки календарю! У нас есть хорошее вино, с нами прекрасная дама. – Ткачев, как и в первый раз поклонился Юлии Львовне, но она не ответила ему улыбкой.

Лицо ее было напряженно и печально. Горецкий заглянул в свой конспект и сказал чуть театральным голосом:

– Скоро Пасха, а вы Рождество собрались праздновать. – С этими словами он подал знак Колзакову, и капитан произнес заученно, как старательный гимназист:

– Лейтенант прав, – пусть на дворе весна, и сейчас не время по календарю, но мы с вами отпразднуем Белое Рождество… Крым – это плацдарм, с которого начнется наше наступление.

Колзаков замолчал. В его голосе не было убежденности, которая звучала в прошлый раз, в нем была обреченность и тоскливое равнодушие.

– Рождество-то у нас получилось черным, – мрачно заметил Сильверсван.

– Славно сказано! – произнес свою реплику Ткачев, и непонятно было, имеет ли он в виду слова Колзакова или Сильверсвана. В голосе его звучала легкая ирония. Он подал кружку с вином Юлии Львовне, а бокал поднял и поднес к губам.

– Что это?! – воскликнул вдруг Горецкий, шагнув к лейтенанту и в изумлении указывая на бокал в его руке.

Ткачев от неожиданности отшатнулся, рука с бокалом дернулась… Все находившиеся в комнате взглянули туда, куда указывал Горецкий, – на бокал с вином в руке Ткачева.

– Что это?! – воскликнула Юлия Львовна вслед за полковником.

На глазах у всех происходило чудо: светло-золотистое вино в бокале покраснело как кровь… – Это – суд Божий, – в наступившей тишине проговорил Сильверсван, – Господь указал нам убийцу, как это бывало в средние века.

Лейтенант Ткачев поднял руку с бокалом и как зачарованный уставился на рубиновую жидкость. Глаза его расширились от ужаса.

– Что… что это?! – тихо проговорил он, повторив тот же бессмысленный вопрос.

– Это кровь Стасского, – прорычал полковник Горецкий, нависнув над Ткачевым суровым львиным ликом римского полководца и буравя его гипнотическим яростным взглядом, – это кровь убитого вами человека! Я знаю, как вы его убили, скажите, за что!

– Он… Он видел меня и Назаренко, – пробормотал Ткачев в полубессознательном состоянии.

Потом он, видимо сбросив парализовавшее его наваждение, швырнул в лицо полковнику бокал с кровавым вином и, злобно выкрикнув: «А-а, старый фокусник!», кинулся к окну. Борис потянулся за револьвером, но не успел прицелиться: слишком неожиданной и ошеломляющей была вся сцена. Остальные стояли как громом пораженные, наблюдая, как Ткачев выбил плечом стекло и нырнул в окно, как ныряют в ледяную зимнюю реку. Горецкий же как будто и не пытался его остановить – он спокойно стоял, глядя вслед беглецу.

В следующий момент за окном раздался хриплый крик и выстрел. На этот раз Горецкий чертыхнулся и бросился к дверям. Вслед за ним все участники драматического эксперимента выбежали на улицу.