Валерио Манфреди - Башня одиночества

Красноватое сияние на горизонте тем временем почти исчезло. Он убедил себя, что это и в самом деле всего лишь результат преломления света, и задремал, сломленный усталостью.

Бонье проснулся внезапно, разбуженный душераздирающими воплями часовых, разрубаемых на куски напавшими врасплох полчищами врагов: они выскакивали из песка со всех сторон и наносили убийственные удары чем-то вроде серпов, прикрепленных к рукам.

— Блемии! — закричал Бонье, разглядев закрытые лица, отвратительные татуировки на груди и невиданное оружие.

Жобер стоял посреди лагеря, обнажив саблю, и кричал что было сил:

— Стройтесь в квадрат, в квадрат! Образуйте квадрат, скорее! Скорее!

Но людям не удавалось сбиться вместе, поскольку враги были повсюду, атакуя со всех сторон. Многие, сражаясь с одним противником, получали в спину удар от второго, мгновенно выросшего из песка.

Кто-то пытался вскочить в седло, но лошади, привыкшие к огнестрельному оружию, обезумели при виде этих существ, словно перед ними были свирепые хищники, и с испуганным ржанием разбегались, брыкаясь и вставая на дыбы.

Лишь тридцати легионерам удалось встать квадратом вокруг Жобера, среди них был и капитан Бонье. Плечом к плечу, в два ряда, первый из которых стоял, преклонив колено, второй — в полный рост, они стреляли без остановки, попадая в тела врагов со смертоносной точностью, но энергия и жизненная сила блемиев, казалось, были неистощимы. Многие из них, дважды раненные, снова поднимались и падали под выстрелами, только лишившись последней капли крови. На легионеров, оказавшихся вне квадрата, они бросались стаями, словно дикие звери на добычу, и крики жертв были столь душераздирающими, что Жобер, решив, будто эти чудовища живьем раздирают солдат на куски, приказал стрелять по товарищам, попавшим в окружение.

Борьба оказалась неравной, и хотя земля вокруг была усеяна телами блемиев, Жобер понимал, что жить им осталось лишь несколько минут. Он перезаряжал пистолет каждый раз, когда в магазине оставался последний патрон, не желая сдаваться живым. Ему пришлось воспользоваться и саблей, но нужно было несколько раз проткнуть ею врага, прежде чем тот падал замертво.

Они не кричали, даже получая ужасные раны, — испускали дикий вой, гораздо более страшный, нежели самый душераздирающий крик.

Он видел, как пал Бонье с отрубленной рукой и вспоротым животом, а за ним Патен, которому враг одним взмахом жуткого серпа снес голову. Душа его полнилась ужасом, голова трещала, сердце билось так сильно, что он почти задыхался. Такого с ним никогда прежде не случалось, даже во время самых яростных сражений.

Он подумал: «Вот сейчас!» — увидев, как один за другим погибли последние из его солдат, но в это мгновение воздух прорезали ружейные выстрелы, потом еще и еще, и пустыня огласилась громкими криками и топотом сотен лошадей. Он медленно, словно во сне, обернулся и увидел эскадрон всадников с пурпурным знаменем впереди, показавшийся из-за голубоватого бархана, — то были воины Калат-Халлаки!

Они атаковали блемиев сплошной стеной, так что между конями не оставалось промежутков, а интенсивный огонь накрыл смертоносной волной каждую пядь пустыни. Жобер понял, что каким-то чудом остался невредим, когда эскадрон, обтекая его, погнал врага прочь. Истощив запас пуль, воины схватили алебарды и нанизывали на них блемиев, словно рыб, а потом многие метры тащили их за собой по песку и выдергивали древко, только увидев, что те испустили дух. Они убили всех, потому что ни один не обратился в бегство, не сдался и не бросил оружие, потом собрались вокруг своего предводителя, огласив воздух торжествующими криками. Затем по его знаку поскакали назад, пропав там, откуда появились.

Полковник Жобер решил немедленно двинуться в обратный путь и, бросив последний взгляд на поле боя, не заметил, что один из тысячи барханов, протянувшихся до самого горизонта, имеет слишком правильную форму. Когда он исчез из виду, поднялся ветер и вдали четко обозначилось полусферическое строение, гладкая базальтовая поверхность которого блестела на солнце.

Ему понадобилось почти четыре дня, чтобы вернуться в Калат-Халлаки; узрев наконец чудесный оазис, сверкавший на солнце, словно драгоценный камень, с серебристыми каналами и источниками, с пальмами, тяжелыми от плодов, покачивающимися на ветру и тянущимися к самому небу, с детьми, играющими на берегу пруда, он не мог сдержать слез.

— Что ты теперь будешь делать? — спросил старик, увидав его, измученного, истекающего кровью, с обгоревшим лицом и губами, растрескавшимися от зноя. — Как вернешься домой без своих людей? Как расскажешь об их гибели?