Валерио Манфреди - Последний легион

Я давно перешагнул порог предельного возраста и не могу объяснить, почему моя жизнь все не прекращается, почему она так превысила пределы, обычно отпускаемые природой человеческим существам. Возможно, ангел смерти просто-напросто забыл обо мне, а возможно, он решил дать мне еще немножко времени, чтобы я успел раскаяться в своих многочисленных грехах, и грехах довольно серьезных. Впрочем, это всего лишь самонадеянное предположение. Я всегда страдал непомерной гордыней из-за ума, дарованного мне Господом, и я позволял себе — из чистого тщеславия — даже сочинять небылицы о собственном ясновидении, и даже о том, что якобы обладаю силами, которыми может обладать лишь Высший Творец, и о том, что меня защищают Его слуги… да, и все это — чтобы утвердиться среди людей. Ох, да, я даже посвятил себя запретным искусствам, я записывал древние языческие молитвы жрецов, живущих в этих землях в стволах деревьев… И все же я верю, что не творил зла. Какое зло может быть в том, чтобы слушать голос нашей древней Матери, голос самой Природы, и голос ветра, шумящего в ветвях, и песни соловьев при луне, или журчание весенних вод и шелест сухой листвы, когда холмы и долины одеваются в сияющие одежды осени, и этот тихий солнечный закат предвещает наступление зимы?..

Сейчас идет снег. Большие белые снежинки танцуют в неподвижном, воздухе, и безупречный покров одевает холмы, что возвышаются за этой молчаливой долиной, и эту уединенную башню. Интересно, похожи ли Долины Вечности на это место? Если они таковы, смерть может оказаться желанной, и мысль о последнем приюте не испугает.

Как много времени прошло! Как давно были те кровавые, шумные дни ненависти и войны, судорог умирающего мира, который я считал бессмертным и вечным, и гибель которого увидел собственными глазами… Теперь, когда я готовлюсь совершить последний шаг, я ощущаю потребность записать историю этого рушащегося мира и рассказать, как последнее семя подгнившего дерева очутилось в этой далекой стране, где оно пустило корни и дало начало новой эры.

Я не знаю, достаточно ли времени отпустит мне ангел смерти, не знаю я и того, выдержит ли мое старое сердце напор чувств, оживленных воспоминаниями, — ведь эти чувства едва не разорвали меня на части, когда я был куда моложе; но не позволю себе ослабить старания. Я однажды видел это издали, но я думал, что эта картина навсегда стерлась из моей памяти, поблекла, как блекнут постепенно древние фрески.

Я думал, что взять перо и коснуться им чистого листа пергамента — это все, что нужно, чтобы восстановить историю, выпустить ее на свободу, как вырывается на свободу река в дни таяния снегов, — но я ошибался. Сначала я должен пробудить образы, восстановить всю силу их цвета, оживить лица и голоса, наполнявшие те далекие годы. Я должен также воссоздать то, чего не видел собственными глазами, как драматург проигрывает в уме сцены и события, в который сам не принимал участия.

Сейчас на холмы Карветии падает снег. Вокруг все бело и тихо, и последний свет дня медленно угасает…

Из народов, далеких друг другу, ты создал единство.

Дертона, полевой лагерь легиона Nova Invicta,

Anno Domini 476, 1229 год по основанию Рима.

Солнечный свет просочился сквозь облака, накрывшие долину, и кипарисы внезапно выпрямились, словно стражи, стоящие на гребнях холмов. На краю скошенного поля вдруг на мгновение возникла тень, согнувшаяся под вязанкой хвороста, — и тут же снова растаяла, как сон. Откуда-то донесся крик петуха, возвестивший начало очередного серого, свинцового дня, — но звук мгновенно заглох в густом тумане. Ничто не способно было проникнуть сквозь эту плотную завесу, кроме человеческих голосов.