Валерио Манфреди: Последний легион

Флавия Серена позволила себе поверить в то, что ее муж говорит правду, — потому что ей всем сердцем хотелось верить в это, но когда она уже попыталась улыбнуться и пойти навстречу гостям, собака залаяла громче, а потом снаружи послышался какой-то шум.

Гости прекратили болтовню и на мгновение в доме воцарилась тишина… и в тот же самый момент во дворе загудели горны, подавая сигнал тревоги.

Старший офицер стражи вбежал в дом и направился прямиком к Оресту.

— Нас атакуют, господин! Там их сотни, и ведет их Вульфила!

Орест мгновенно схватил меч, висевший на стене рядом с доспехами, и закричал:

— Быстро, вооружайтесь! На нас напали! Амброзии, уведи мальчика и его мать, спрячь их в дровяном сарае! И не выходите оттуда ни при каких обстоятельствах, пока я сам за вами не приду! Быстрее, быстрее!

Теперь уже все отчетливо слышали шум схватки, начавшейся у ворот и вдоль всей линии укреплений, окружавших виллу. Ворота явно готовы были упасть под напором атакующих. А когда защитники дома бросились на окружавшую виллу стену в надежде отбить атаку, десятки штурмовых лестниц поднялись над верхним краем стены, сотни воинов бросились по ним со всех сторон, и воздух наполнился их дикими криками. Ворота треснули под ударами тарана, и гигантский всадник промчался сквозь них, свесившись с лошади вбок, словно акробат. Орест узнал в нем лейтенанта армии Одоакра и бросился на него, взмахнув мечом:

— Вульфила! Предатель! Мерзавец!..

Амброзин сумел-таки добраться до дровяного сарая, волоча за собой дрожащего, перепуганного мальчика, — но в царившей вокруг суматохе воспитатель не заметил, что Флавия Серена куда-то подевалась. А потом Ромул смог через щель в двери наблюдать за разворачивающейся трагедией. Он видел, как гости его отца один за другим падали на землю, заливаясь собственной кровью. Он видел и отца, с храбростью отчаяния набросившегося на отвратительного гиганта: Орест был ранен, упал на колени, но снова поднялся, по-прежнему держа в руке меч, и сражался до тех пор, пока силы не покинули его окончательно. Лишь тогда он упал. Ресницы мальчика дрожали, разрезая картину на тысячи кусочков и навсегда впечатывая каждый кусочек в его память. Ромул слышал крик матери: «Нет! Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты!», и Амброзин тут же выбежал наружу, чтобы защитить Флавию. А она кричала от ужаса, царапая себе лицо ногтями, когда упала на колени рядом с умирающим мужем. Ромул предпочел бы погибнуть вместе с родителями, нежели остаться в одиночестве в этом диком, безумном мире! Мальчик задохнулся, когда гигантский воин-варвар обмакнул руку в кровь его отца и начертил на собственном лбу красную линию. Ромул помчался туда, где упал отцовский меч: он сам будет сражаться, он уничтожит этого мерзкого врага!

Амброзин, двигаясь легко и стремительно, умудрился незамеченным проскочить под дождем дротиков, между людьми, отчаянно сцепившимися друг с другом, и очутился между мальчиком и мечом варвара, который как раз вознамерился срубить голову юному императору; но удар остановил сам Вульфила, рявкнувший на солдата:

— Идиот! Ты что, не видишь? Ты не знаешь, кто это?!

Солдат смущенно опустил меч.

— Забери всех троих, — приказал Вульфила — Женщину тоже. Мы их возьмем с собой. В Равенну.

Битва уже закончилась. Защитников виллы было слишком мало, и они один за другим сложили оружие. Кое-кто из гостей сумел сбежать через окна и исчезнуть в темноте, кто-то спрятался в помещениях для слуг, под кроватями или в кладовых, или же среди садового инвентаря в сараях, — но большинство было безжалостно убито во время яростной атаки. Даже музыканты, приглашенные ради услаждения слуха собравшихся нежными мелодиями, были мертвы и лежали с открытыми глазами, по-прежнему сжимая в руках свои инструменты. Женщин насиловали снова и снова, заставляя их отцов и мужей смотреть на этот ужас, а потом перерезали им горло, словно весенним ягнятам…

Статуи в саду были сброшены с пьедесталов, цветы и кусты вырваны с корнем и растоптаны, фонтаны и бассейны наполнились кровью. Кровь залила полы и забрызгала расписанные фресками стены, а варвары заканчивали свое дело, вынося из дома все ценное, что только сумели найти: канделябры, мебель, драгоценные вазы. Те, кому не досталось предметов обстановки, бесцеремонно обшаривали трупы или выковыривали самоцветы из мозаики перепачканного пола Бессвязные крики тех, кто успел напиться допьяна, сливались с треском пламени, уже начавшего пожирать несчастный дом.