Марк Миллз - Дикий сад

Они поцеловались у ее машины, договорившись писать друг другу, и на том все кончилось — она ушла.

Он должен прийти. Должен прийти. Должен…

Это звучало уже само по себе, как отпечатавшаяся в мозгу и сводящая с ума мантра. Он выколачивал ее из головы, но через несколько минут она как-то пробиралась туда снова.

Три часа он боролся с ней и теперь не просто устал, а дошел до предела. Все болело. Действие аспирина заканчивалось, и худшее было еще впереди, хотя он и сидел в крохотной нише за алтарем.

Выбравшись из убежища, он растянулся на каменном полу, вытянув руки вдоль туловища. В какой-то момент ему вдруг пришло в голову, что он здесь не один, что где-то поблизости в такой же, как он, позе лежат Флора и Эмилио. От этой мысли стало немного легче.

Вверху, едва различимый в слабом свете свечи, проступал потолок — неясная мешанина балок и поперечин. Он представил, как это строилось: рабочие на высоких деревянных лесах, стук молотков и голубой купол летнего неба над всеми.

Представляя это, он закрыл глаза, почувствовал, что уходит в дрему, и сел, прислонившись спиной к алтарю и подтянув колени к груди.

Он должен прийти. Должен прийти. Должен…

А если он уже приходил и ушел? Если заметил лежащую на земле лестницу — Адам оттолкнул ее, когда забрался в окно. Маневр, конечно, неуклюжий, но ничего лучше придумать не получилось. Вряд ли Маурицио стал бы заходить в часовню, если бы дверь осталась открытой или он не нашел бы ключ на обычном месте под камнем.

Отчаянно хотелось курить. Он уже не помнил, когда последний раз так долго обходился без сигареты. В Кембриджском художественном театре ставили «Гедду Габлер» Ибсена. Спектакль длился более трех часов без перерыва, но там хотя бы была та приятная блондинка из Ньюхема, игравшая Гедду. Как же ее звали? У нее еще был брат в Корпус-Кристи с родимым пятном цвета бордо на шее.

Его разбудил скрип. Знакомый протестующий скрип старого замка. Адам выпрямился, напрягся, прислушался. Коротко пискнули петли. И потом шепот…

Не один! Он пришел не один. Привел с собой кого-то. Собаку. Пес сразу завозился, принюхался…

Плохо. Очень плохо.

Мужской голос прошипел команду, и пес вернулся к хозяину. Но надолго ли? Луч фонарика прошил темноту, пробежался по стенам, полу… От алтаря метнулась длинная тень.

Адам съежился. Он проник в часовню не через дверь, так что его следа у порога нет, и собака — молодая, любознательная, игривая колли — ничего не почует, если только ее не отпустят. Сама по себе колли была не страшна, это же не дог. Адам помнил, как удивился, узнав, что Маурицио и Кьяра не хотят заводить породистого, хорошо обученного пса.

Еще один звук, теперь уже слева. Кто-то положил на пол сумку с инструментами. Что-то звякнуло. И тишина. Потом новый звук — негромкое постукивание. Похоже, Маурицио пытается снять табличку. Пожалуй, лучше немного подождать, а потом застать его врасплох.

Но у колли было на этот счет другое мнение. Адам увидел собаку только в последний момент, когда она появилась перед ним, махая хвостом и повизгивая, словно приглашая поиграть.

Он попытался отодвинуться. Колли облизала ему руку и тявкнула.

— Уго! — Голос определенно принадлежал Маурицио.

Уго еще пару раз радостно тявкнул, и луч фонарика, сделав полукруг, уткнулся в алтарь.

Адаму ничего не оставалось, как признать поражение и выбраться из укрытия, щурясь от света. Потом он включил свой фонарик и направил луч на Маурицио. Противостояние длилось несколько секунд, после чего противники, не сговариваясь, опустили фонарики.

Адам погладил колли по голове, давая понять, что держится уверенно и контроль над ситуацией в его руках. Что касается Маурицио, то он, судя по напряженной позе и пепельно-бледному лицу, был готов вступить в схватку, и отвертка у него в руке вовсе не выглядела безобидным инструментом.

— Зачем ты здесь? — хмуро спросил он.

— Не знаю.

— Зачем?

— А что еще делать? Я должен был узнать.

Маурицио повернулся и ударил отверткой по стене. Табличка отвалилась. Под ней не было ничего, кроме камня. Ни пистолета, ни патронов.

— Ловко, — пробормотал Маурицио. — Очень ловко.

Где же, черт возьми, пистолет? Адам и сам растерялся не меньше, но виду не подал.

Маурицио опустился на край скамьи. И хотя во всех его жестах и позе проступала обреченность человека, потерпевшего очередное поражение, Адам предпочел держаться от него на безопасном расстоянии.