Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

В свете фонаря на тулупе подошедшего блестела начищенная бляха дворника.

Пытливость сия была вполне законной. Дворник обязан был дежурить по ночам. Наравне с городовым он отвечал за порядок, но в отличие от первого — только в пределах своего двора.

Соколов вежливо обратился к дворнику:

— Любезный, скажи, в какой квартире проживает высокий господин по имени Курт? Он ходит в меховой шапке пирожком…

Дворник единственным оком с любопытством уставился на осанистого мужчину с кнутом в руке:

— Хм, очен-но смешные вещи выражаешь! А зачем тебе это знать надо?

— А я отвез господина до этих ворот, откуда ты вышел. С ним была спутница — молодая барынька. Уже хотел ехать, глянь, а в саночках вот этот предмет, прямо на медвежьей шкуре, — Соколов вытянул из брючного кармана собственное пухлое портмоне. Оно, как обычно, было набито крупными купюрами. — Стало быть, седоки потеряли. Передать им следует.

Дворник с подозрением сощурил око:

— А как же эти господа прошли в ворота, коли они на замке, а?

— Господин этот своим ключом открыл. Стало быть, он тут живет. Так?

Дворник задумчиво потер рукавицей скулу, вдруг решительно мотнул головой:

— Нет, это ты, погоняла, все врешь! Никто этот замок из посторонних отомкнуть не могит.

— Напрасно сомневаешься, добрый человек! Своими глазами видел.

Дворник, все больше впадая в раж, настойчиво сказал:

— Это все твоего ума выдумки. — Вдруг переменил тон на елейный: — Ты, добрый человек, относительно денег не сумлевайся. — Протянул лапу. — Давай сюда. Коли в мои ворота вошли, я потерпевших отыщу и возверну, все до последней копеечки. Вот те истинный крест!

Соколов засмеялся:

— Так, братец, не пойдет! Вдруг ты себе зажулишь, а? А здесь не меньше тысячи. А мне от господ потерявших обязательно может быть приятное вознаграждение.

Дворник постучал валенком о валенок, перешел на жалобно-просящий тон:

— Пойми, немудрая твоя голова, я при исполнении и обмануть не имею резона. Давай, давай сюда, не утруждайся… — Он протянул руку.

— Не окусывайся! Толком отвечай: живут такие в твоем доме? Коли живут — проводи, а я тебе половину премии отдам.

Дворник вздохнул и озлобленно сплюнул:

— Ну, скажем, не живут! Но ты поднял портмоне и обязан его предоставить. И вообще ты какой-то мазурик. Вот врешь, что чужие люди своим ключом ворота открыли. Верни деньги и чеши отседова колбаской по Малой Спасской…

Соколов миролюбивым тоном отвечал:

— Открой, любезный, ворота. Я пройдусь, поспрашиваю у жильцов, может, кто и видел моих седоков.

— Ишь, чего пожелал! Да тут и жильцов, окромя меня, никого нет. Это дом наследников купца Назарова. Слыхал, поди? Прошлой масленицей он изволил блинками обкушаться, ну и не откачали. А человек хороший был, цветущий. Завещанию не подумал составить. Вот теперь наследники промеж себя грызутся, судятся. Дом пустой стоит. А я заместо сторожа остался. Мне они жалованью выдают, потому как совсем без глаза нельзя — все лихие людишки растащат. Наш человек терпеть не может, ежели что без присмотра, обязательно утащит. Не нужно, а все равно унесет. Смекнул? Ну, милый человек, давай сюда находку, на двоих поделим, а? А то дуну сей миг в свистелку, городовой на углу стоит… Он мне приятель, мы с ним выпивали. Все отберем у тебя, да еще протокол составим: украл!

Соколов понял: дело зашло в тупик! Надо сменить тактику.

— Нет, братец, с тобой говорить — только себе убыток! — Он вскочил на облучок и тронул жеребца в глубь переулка.

Фамилия дворника была Дерюгин, и поселился в Москве он недавно — всего второй год. Прежде Иван Дерюгин жил в Самарской губернии, в богатом приволжском селе. Было тут три трактира, школа, больница, а владелицей всех этих угодий была пышнотелая сорокалетняя вдовушка Панфилова.

Из-за этой вдовушки жизнь Дерюгина оказалась нарушенной. Но расскажем все по порядку.

Крестьянский труд Дерюгин не любил, считал его трудным и унизительным. Несколько раз его били за воровство, и он даже успел год в тюрьме посидеть. В заключении он освоил самое необходимое на селе дело — коновала. Знал его он плохо. Из всех ветеринарных средств пользовался лишь двумя: от наружных повреждений — прижиганием раны, от внутренних недугов — принудительным вливанием раствора английской соли.

Чаще всего животное, вопреки усилиям неуча, выздоравливало. Так что местный народишко был о коновале мнения скорей хорошего, чем плохого.