Мэтью Перл - Тень Эдгара По

— Моя лошадь! — неслось вслед. — Лошадь верни!

Мои страхи усилились, когда я увидел, что дверь дома Бонапартов, только что мной покинутого, широко распахнута. Слэттерову белую лошадь я привязал к столбу и прокрался в холл. В доме стояла тишина; или нет — тишину нарушало тяжкое, болезненное дыхание. Если бы присутствовали другие звуки, я бы этих, страдальческих, пожалуй, вовсе не уловил бы; вместе с интерьером они остались бы на периферии восприятия. Но других звуков не было, и я замер на месте.

За считанные минуты (а может, и секунды) до моего появления в гостиной имела место драка. Стулья и светильники были поломаны, гардины сорваны, бумаги разбросаны. Люстра все еще раскачивалась, и весьма сильно. Тут же присутствовал и победитель, вернее, победительница. Бонжур нависла над мощным, лоснящимся от пота Ролленом. Вот почему сорваны гардины — Роллен пытался выпрыгнуть в окно, да не успел. Хрупкая Бонжур повалила его на пол и приставила к горлу лезвие кинжала.

Наши с Ролленом глаза встретились; узнал ли он меня теперь, когда был распростерт на полу?

Я покидал Париж вместе с Огюстом Дюпоном, намереваясь начать расследование обстоятельств смерти Эдгара По. Не успели мы подняться на борт корабля, как Дюпон объявил, что в почтовой каюте прячется злоумышленник. Впрочем, читатель наверняка помнит этот эпизод. «Мосье Кларк, сделайте одолжение — велите стюарду сообщить капитану, что на борту безбилетный пассажир», — сказал тогда Дюпон. А Роллен, уже пойманный, обвиненный в попытке украсть или испортить почту, процедил: «Держу пари, вы захотите узнать то, что известно мне!» С той же интонацией он час назад предложил: «Не желаете черкнуть ему пару слов?» В первом случае фраза прозвучала слишком зловеще для простого «зайца», во втором — слишком агрессивно для услужливого лакея, слишком грубо для вышколенного мажордома. Но не только тон оживил мою память — Роллен приподнял шляпу, явил обширную лысину, которая невольно обнажилась и тогда, в море. Сомнений не осталось — я окончательно вспомнил обстоятельства нашей первой встречи.

К моменту возвращения в дом Бонапартов я уже приблизительно представлял, чем Роллен мог заниматься на борту «Гумбольдта». Что касается моего же вопроса — узнал ли Роллен меня теперь, полагаю, нет, не узнал. Тогда, на «Гумбольдте», он разыскивал совсем другого человека.

И вот он смотрит на меня в упор. Глаза горят кровожадностью, башмаки мокры и заляпаны цветочными лепестками; рядом разбитая ваза.

Бонжур оглянулась. Улыбка с оттенком неглубокого раскаяния скользнула по ее лицу, и в груди моей все затрепетало от страсти и горечи, которыми был напоен ее тюремный поцелуй.

— Так уж вышло, мосье Кларк, — бросила Бонжур, словно это я был распростерт на полу, словно я молил о пощаде.

И тут меня осенило.

— Это ваша работа! Вы меня отравили, а вовсе не тюремщики! Да, вы! Вы вцеловали в меня яд!

— Проникнув в тюрьму, я обнаружила, что стена лазарета дала трещину — еще чуть-чуть, и поток пробьет в ней брешь. Выбраться через водосток не составило бы труда, но сначала нужно было оказаться в лазарете. Вот я и придумала способ вас туда переместить. Я помогла вам, сударь, разве нет?

— Нет. Потому что вы сделали это не из милосердия. Вы хотели проследить за мной, чтобы выйти на Дюпона, а Дюпон бы вычислил вам злодеев, которые стреляли в Барона, а заодно и их главаря. Вы думали, Дюпон все еще способен помочь; вы думали, мне известно, где он прячется.

— Я, мосье Кларк, хотела того же, что и вы, — отыскать истину.

— Сжальтесь! — взмолился Роллен. Бонжур пнула его в живот.

Роллен скорчился от боли. Я шагнул к нему.

— Бонжур, это неправильно. Теперь всю шайку можно сдать полиции.

— Я не верю жандармам, мосье Кларк.

Роллен передумал вторично взывать к состраданию — теперь он только трясся от страха.

Бонжур наклонилась над своей жертвой, ловчее пристроила кинжал.

— Уходите, — велела она мне, указывая на дверь.

— Вы не обязаны мстить за Барона, мадемуазель. Вполне достаточно того, что вы нашли заказчика убийства. Умертвив сейчас этого негодяя, вы лишь навредите самой себе. Вам придется скрываться, переезжать с места на место — разве вы не устали от этого? Вдобавок я буду единственным свидетелем — вы и меня убьете?

На протяжении всей тирады Бонжур не шевелилась, как бы загипнотизированная собственными мыслями. Вдруг она медленно повернулась ко мне, и в уголке глаза я, к своему изумлению, заметил слезинку. Лицо Бонжур было озарено внутренним светом истинной любви. Робко, словно лань, она сделала шаг в мою сторону, с тихим стоном, едва дыша, обвила руками мои плечи. Тогда, в парижском пригороде, на валу, близость наших тел нельзя было назвать объятием; еще меньше плотского усмотрел я в теперешней близости. Бонжур прижалась ко мне, потому что искала поддержки; я стоял подобно скале.