Татьяна Романова - Сизые зрачки зла

Вера давно поняла, что муж сказал ей правду. Она должна была поблагодарить Платона, ведь тот объяснил, почему предмет ее девичьих грез не ответил на ее любовь. Да и можно ли было считать это любовью? Скорее – девичье восхищение, преклонение перед талантом, но не более того.

Осознав, что, уйдя в свои мысли, она забыла о времени, Вера заторопилась. Горничная Дуняша заколола ей косу на затылке и помогла натянуть амазонку. Вера позвала собаку и поспешила в столовую. Марфа и Татаринов сидели рядом, обсуждая виды на урожай в каждом из имений. Стоящие перед ними пустые чашки красноречиво намекали, что управляющие ждут уже давно, а теперь теряют драгоценное утреннее время.

– Простите за опоздание, – извинилась Вера и, получив от обоих заверения, что они ничуть не заждались, сразу перешла к делу. – Я понимаю, что началась жатва и что у вас обоих каждый человек на счету, но мы вышли на боковой штрек, где пласты оказались очень рыхлыми. Соль сыплется слоями от самых легких ударов, и добыча выросла практически вдвое. Теперь у меня не хватает людей для подъема и погрузки на шахте и для фасовки соли на мельнице. Помогайте!

Как и ожидалось, выражение лиц у обоих управляющих стало одинаково кислым. Они переглянулись, и Татаринов высказал общее мнение:

– Мы с Марфой Васильевной обсуждали, что вот-вот пойдут дожди. Их уже три недели не было, жара – обязательно грозы будут. Прибьет ниву к земле, половину урожая потеряем. Сейчас, наоборот, нужно полю помогать.

– Да уж, не дай бог дождей, – поддакнула Марфа и потупилась, – сейчас бы мужиков с мельницы и шахты на уборку отправить.

Вера задумалась. Добыча соли шла все лучше, продажи тоже радовали: Горбунов оказался надежным партнером, и Вера уже передала матери больше семнадцати тысяч. Остановка работ грозила только тем, что она не отправит очередной недельный обоз, но если учесть, что в последнем груженых телег оказалось в два раза больше, чем неделей ранее, она могла бы позволить себе небольшую передышку.

– Сколько дней до конца жатвы? – спросила она.

– В Хвастовичах за неделю управимся, – с гордостью доложил Татаринов.

– В Солите с теми силами, что сейчас – дней пятнадцать, – сообщила Марфа, – но если вы мне подмогу дадите, то я раньше справлюсь.

– Если я всех тебе отдам, сколько нужно дней?

– Всех?! – не поверила Марфа и тут же расцвела улыбкой. – Тогда и я за неделю справлюсь, ну, может, еще денек прихвачу.

– Бери, – решила Вера.

– А можно мне зерно на молотилку в Хвастовичи возить? – мгновенно осмелела Марфа.

– Дайте водички попить, а то очень кушать хочется? – лукаво переспросила ее княгиня и обратилась к Татаринову. – Ну, как, Гаврила Миронович, пустите женщин в свое образцовое хозяйство?

По лицу управляющего стало заметно, что делать это ему никак не хочется, но, посмотрев в умоляющее лицо Марфы, он сдался:

– Куда же я денусь, ваша светлость?

Вера засмеялась и поднялась из-за стола. Она прикинула, что если сегодня выбрать как можно больше соли и переправить ее на мельницу, где потом постепенно перемолоть, вполне можно закрыть шахту до окончания жатвы. Она объявила своим управляющим, что ждет их вечером по окончании работ, и отправилась на конюшню за Ночкой. День намечался не из простых.

Платону казалось, что ямская карета просто ползет. Вроде бы и тройка была свежей, а дорога – сухой и твердой, но Хвастовичи почему-то не становились ближе. В ожидании встречи с женой он извелся, а неопределенность в их отношениях подпитывала его хандру.

«Вера должна была понять, что я не хотел оскорбить ее, – вновь и вновь уговаривал он себя, – я, как любой нормальный муж, порадовался тому, что первая любовь моей жены оказалась наивной мечтой, а не серьезным чувством».

Все было так, да только теперь это мало утешало. Платон уже не желал довольствоваться лишь страстью, он хотел от жены того же, что чувствовал сам – он жаждал, чтобы Вера его любила. Просто, не думая и не рассуждая, нежно, преданно и навсегда. Изнывая от неизвестности, он торопил коней, но что ждало его в конце пути? Новая жизнь или очередное разочарование?..

Экипаж резко свернул, и Горчаков выглянул из окна. Это оказался тот самый поворот, где в ночь нападения он простился с Верой. До дома оставалось – рукой подать.

– Вот и приехали, – пробормотал Платон и ощутил предательскую дрожь века. Он волновался, даже боялся, но ни за что на свете не повернул бы обратно. Он был боевым офицером, пусть и отставным, и хотя вместо мундира кавалергарда его плечи теперь облегал сюртук от лучшего французского портного, сердце под серым сукном билось прежнее. Он пойдет – и победит, и это окажется самой главной победой в его жизни!