Фредерик Дар - Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Но я отвлёкся, прошу пардона…

Этот снимок, если смотреть внимательно, был сделан под открытым небом на косогоре. Местность солнечная. Свет заливает. В глубине виднеется какая-то странная постройка. Круглый дом с остроконечной крышей, с крыльями, в общем, мельница. Крылья треугольные. Ещё дальше в глубине виднеется море… Местечко Вергилиево, нет, не Вергилиево, а Гомеровое. Короче, Греция! Радость богов! Я засовываю фото после того, как свернул его вдвое, что привело к сближению рожи Раймона и батареи из трех орудий его сокентавра. Если этот документ и не представляет интереса, можно будет просто поржать с ребятишками.

Постоянная дрожь «Мердалора» стихает. Мы останавливаемся. Мы подошли к пристани.

Остановка в Малаге продлится всего несколько часов. В буклете в качестве развлечений даётся на выбор: экскурсия в город на автобусе или же, если совпадёт по времени, можно побывать на корриде.

Наша группа выбирает вариант «Б». Не считая Старика, который пожелал предаться мыслям на борту, и Гектора, который проявляет усердие и отмечает всех выходящих пассажиров, стоя у трапа. Я был готов к тому, что между Бертой и месье Феликсом произойдёт разлад после того, как я перевёл стрелку Слонихи на каюту-студию, в которой дамы, голодные до развлечений, фотографировали трубу преподавателя. Что ж, ничего подобного, друзья мои! Наоборот, имеет место новый медовый месяц. Берти идет под руку с Альфредом и Феликсом. Эйфория, великое бретонское прощение, фиеста, прилив чувств.

— Ну что? — спрашиваю я брадобрея на ухо. — Закопали топор войны?

— Наилучшим образом. Поскольку я должен работать в своем салоне, Берта меня заменила, и теперь она вызывает желающих фотографировать. Женщина в таких обстоятельствах — это солиднее. Представляете, она им советует, как лучше снимать. Она им подсказывает интересные ракурсы, продумывает позы для Феликса, чтобы не было монотонно. Вы видели Феликса только что? Всё, что он придумал, это позу дискобола. Несколько помпезно. У Берты, надо сказать, есть чувство композиции. Она могла бы стать хорошей цветочницей.

— Она не подняла крик, когда накрыла вашу лавочку?

— Мы ей объяснили. Она слишком уважает трудовые деньги, чтобы возникать. И потом, что вам сказать, комиссар, у неё с Феликсом не протянется долго. Это всего лишь любопытство. Чисто женское, но она быстро пресытится. Он уже начинает утомлять её своей эрудицией.

— Об чём разговариваем? — интересуется торжествующая Берта, поворачиваясь в нашу сторону.

— Об всём понемногу, моя блошка, — отвечает парикмахер.

Затем ко мне с радостной улыбкой и влажными глазами:

— Сказать по правде, Антуан, Берта… слишком верная, чтобы изменять нам долго.

— О чем ты думаешь, дорогой, ты как будто не в своей тарелке? — волнуется маман, сидя рядом со мной на ступенях.

Нажимом руки я прошу её помолчать. Я слушаю. Не просто слушать посреди арены, когда восемь тысяч человек кричат «Оле!», как только матадор топнет ногой, чтобы стряхнуть песок со своих башмаков.

Я слушаю разговор трёх человек, сидящих позади нас, и поскольку случай и Сан-Антонио иногда неплохо устраивают вещи, эти три человека не кто иные, как: Анн, его друг Раймон и ещё одна очень миловидная рыжая девушка с личиком, усеянным веснушками, которые делают её похожей на тартинку с мёдом.

Понимаете, как только я заметил их в раскачивающемся автобусе, который вёз нас к арене, я незаметно поместил себя в их жизненное пространство.

То, что они говорят, на слух не представляет интереса. Раймон говорит о корриде, он считает, что в этом есть что-то «а-а-античное». У него она рождает « внутренние » переживания, как он выражается, ибо он очень висцеральный (опять же его выражение).

— Метида, похоже, думает иначе, — говорит Анн.

— Да, — соглашается рыжая, — я терпеть не могу насилия ради насилия. Я вижу величие в спокойствии, а не в жестокости!

— Что вы говорите! — иронизирует Раймон.

— Да! — уверяет красотка. — И мне не нравятся ваши грязные намёки!..

Она смеётся.

— Слушай, Марс, — тявкает Раймон, — скажи ей, чтобы она помолчала, не то я складываю зонтик и возвращаюсь на корабль!

Он назвал старого Марсом! Они точно тронутые, ей-богу! Марс — бог войны и земледелия! (Что мне всегда казалось анахронизмом, война и земледелие не очень-то уживаются, посмотрите фотографии Вердена.) Марс и эта старая выряженная пидовка! Бог войны и этот боязливый полустарик! Бог земледелия и эта кисейная барышня!