Оливер Пётч - Дочь палача и театр смерти

Лукас, явно озадаченный, повернулся к говорившему.

– Что… что значит планы изменились? – пробормотал он. – Мне сказали…

– Не распускай язык, парень, – прервал его тиролец. – Ты получишь свою долю, остальное тебя не касается. Хозяин как раз приехал. Я сам только сейчас все узнал.

– А что я скажу своим людям? – пожаловался Лукас. – Это моя первая вылазка. Они решат, будто я оплошал.

– Хозяин им все объяснит. Он в трактире, платит корчмарю, чтобы держал рот на замке. Явится с минуты на минуту.

Магдалена вздрогнула.

Явится с минуты на минуту…

За спиной вдруг послышались шаги. Магдалена развернулась и тут же получила сильный удар в лицо, потом что-то тяжелое ударило в затылок. В глазах потемнело, Магдалена повалилась на землю. Последнее, что она услышала, это голоса.

– У вас совсем мозгов нет? – произнес кто-то. – Эта девка подслушивала! И не исключено, что теперь донесет на нас!

– Не донесет, – спокойно ответил тиролец. – Заколоть бы ее прямо здесь, так лучше всего. Мертвые не болтают.

В это мгновение Магдалена поняла, почему этот человек показался ей таким знакомым.

Когда Симон уходил из хижины у подножия Лабера, уже близился вечер. Перед уходом цирюльник еще раз объяснил матери Мартина, что повязку обязательно нужно содержать в чистоте и никакие жертвоприношения или заговоры не помогут ее сыну. Но он сомневался, поняла ли его женщина. Даже в Шонгау было нелегко противостоять суевериям – здесь же, в горах, это казалось попросту невозможным.

Некоторое время его сопровождали дети: словно пугливые фавны, они крались по лесу вдоль тропы. Потом Симон остался один. Спуск был крутой и довольно скользкий, приходилось выверять каждый шаг. Тем не менее Фронвизер шел довольно быстро. Спустя примерно полчаса он снова оказался у Лайне, бурным потоком сбегающего в долину.

Симон вытер пот со лба и огляделся. Слева, спрятанный за горами, был монастырь Этталь, где Куизль, наверное, еще занимался приготовлениями перед завтрашним допросом. Прямо напротив высился Кофель, о котором столько рассказывала женщина. О Кофеле и овеянном легендами Жертвенном холме, где раньше приносили в жертву людей.

Неожиданно для себя Симон решил пройтись в ту сторону. Стемнеет еще не скоро, так что у него останется достаточно времени для сына. Кроме того, цирюльника разбирало любопытство, хотелось взглянуть на место языческого культа. До сих пор наиболее древним из мест, где ему довелось побывать, был храм в Альтенштадте: несколько лет назад они с Куизлем совершили там жуткое открытие [10] Об этом рассказывается в романе О. Пётча «Дочь палача и черный монах». . Поэтому Симон сделал крюк и направился к месту, о котором говорила женщина. Перешел Аммер по хлипкому навесному мосту, пересек несколько лугов и подошел к холму у подножия Кофеля.

«Жертвенный холм, про́клятое место», – подумал он.

В предвечерних сумерках нетрудно было представить, что прежде здесь действительно приносили жертвы. Холм был расчищен, за исключением нескольких дубов, рощицей окружавших вершину. По склонам лежали поросшие мхом булыжники. Между ними до самой вершины змеилась узенькая тропа, и на том месте, где она отходила от основной дороги, что-то лежало в траве. Симон присмотрелся внимательнее.

Это был круг из белых камешков, от которого лучами расходились несколько веток.

Симон вспомнил, что в день приезда видел у придорожного креста точно такой же знак. Быть может, этот круг – какой-нибудь языческий символ? Во всяком случае, извозчик вел себя очень уж скрытно. После недавнего разговора с женщиной Фронвизер ничуть не удивился бы, если б в долине нашлись люди, верившие в камешки и ветки.

После некоторых колебаний Симон решил подняться на вершину и взглянуть на рощицу. Женщина говорила, что здесь до сих пор оставляли дары для духов горы. Значит, там должен быть какой-то алтарь или нечто подобное, что объяснило бы наличие странного круга. Симон прибавил шагу и вскоре взобрался на вершину. Алтаря в рощице не оказалось, но было несколько расщелин глубиной примерно по локоть. Они оказались до того узкими, что едва помещалась рука. Симон наклонился и действительно обнаружил в некоторых из трещин высушенные пучки зверобоя и морозника. Заметил даже медную миску в пятнах.

Он невольно усмехнулся. Эти люди и вправду считали, что могут задобрить Кофель своими скромными дарами. А с другой стороны – чем эти пожертвования отличались от ветчины на Пасху или фонарей на окнах в праздник святой Люции? Имел ли он право насмехаться над верованиями этих людей?