Оливер Пётч - Дочь палача и театр смерти

Его противнику потребовалось лишь мгновение, чтобы оправиться от потрясения. Ханнес вскочил, покачнулся и двинулся на Куизля. Сверху показалось напуганное лицо Йозеффы. Куизль поднялся.

– Уходи! – крикнул он девочке. – Беги в долину! Быстрее, тебе здесь не место!

Палач поднял взгляд лишь на краткий миг, но Ханнес воспользовался этим и бросился на него. Надзиратель был почти одного роста с Куизлем и силен, как бык. Кроме того, он был невредим и, похоже, привычен к высокогорьям. Рябой пыхтел и осыпал Куизля ударами. Палач с трудом отбивался и отступал при этом к пропасти. Якоб вновь почувствовал, как ветер тянет за ноги, и его охватила дрожь. Он предплечьями блокировал несколько ударов и сам перешел в нападение. Но удары его не достигали цели – мысль о зияющей бездне за спиной не давала сосредоточиться. Ханнес заметил неуверенность Куизля, и губы его растянулись в ухмылке.

– Скоро полетишь, палач! – прошипел он, замахиваясь. – Сдавайся, старик, ты уже покойник. Просто еще не знаешь этого!

Якоб подумал обо всех, с кем ему довелось столкнуться в бою. Вся его жизнь и во время войны, когда он был фельдфебелем, и до нее была непрерывной цепочкой схваток. Зачастую его противники оказывались куда сильнее и опытнее этого прыщавого парня, который был еще и вдвое младше. Однако никогда еще Якоб не чувствовал себя таким слабым. Страх перед бездной отнял все силы. Но и другая мысль терзала его.

Этому не будет конца… Никогда…

На него снова градом обрушились удары Ханнеса. Якоб стоял теперь у самого края. Еще шаг, и его поглотит бездна.

Усталость и отчаяние в глазах палача, казалось, придали Ханнесу свежих сил. Он с торжествующим криком бросился на противника.

И Куизль сделал нечто такое, чего рябой никак не ожидал.

Он не стал отбиваться или бить в ответ, а просто шагнул в пропасть.

Ради Йозеффы…

Рядом с пронзительным воплем пронесся Ханнес. Палач заметил, как надзиратель отчаянно размахивает руками, потом сам ударился о выступ, и его на краткий миг оглушило. Он машинально вытянул руку в попытке зацепиться за что-нибудь. Схватился за колючую ветку тонкой сосны, растущей из трещины. Его качнуло, посыпались камешки, но деревце выдержало.

По крайней мере, на какое-то время.

Покачиваясь из стороны в сторону, как маятник, Якоб висел на ветке, а под ним зияла пропасть глубиной в полсотни шагов. Ханнеса нигде не было видно.

Палач обливался по́том, пальцы скользили по мокрым иголкам. Для него это был кошмар наяву. Никогда еще Куизль не испытывал такого ужаса. Страх парализовал его, свел судорогой мышцы. Справа, на расстоянии вытянутой руки, в скале тянулась косая расщелина и вела к участку склона, уже не такому отвесному. Палач моргнул, в глаза набилась пыль. Если дотянуться до расщелины, может, еще появится шанс. Но для этого придется прыгнуть – при нынешнем положении Якобу это казалось столь же невозможным, как пробежаться по облакам. Ужас перед бездной забрался в каждую клетку его тела.

Кроме того, Куизля одолевала усталость, вернулось отчаяние. Стоит ли вообще предпринимать усилия? Не лучше ли просто закрыть глаза и броситься вниз? Тонкий, заискивающий голосок вдруг раздался над самым ухом:

Зачем мучиться, Якоб? Дети спасены. Кому нужен старый спившийся палач? К чему все эти мучения?

Палач повернулся на голос. За сосной на выступе ему привиделся человечек в черных одеяниях и островерхой шляпе, из-под полей которой злобно сверкают глазки.

«Венецианец! – подумал Куизль. – Карлик! Все-таки он меня заберет. Мама, помилуй Господи ее душу, была права!»

Снова прозвучал голос, в этот раз вкрадчиво, почти напевно:

Бросайся, Якоб. Все позади. Ты прожил долгую жизнь. Рано или поздно всем приходит конец. Кому ты нужен?

– Кому… я… нужен… – просипел палач.

В глазах потемнело.

Он уже приготовился разжать руки и упасть в мягкую, широкую постель, что раскинулась внизу. Но подумал о своем внуке, Петере.

Лишь его мимолетный образ пронесся в голове. Якоб вспомнил, как несколько дней назад, на кладбище, Петер бежал ему навстречу, протянув руки, как радовался неожиданной встрече с любимым дедом. Этот образ рассеялся, и на его месте возник другой. Куизль подумал о маленьком Пауле, как они мастерили на берегу Леха водяные колеса и вырезали мечи. Своим буйством и вспыльчивостью Пауль напоминал Куизлю о собственном детстве. Якоб вспомнил о своих детях, о Магдалене, Георге и Барбаре. О своей семье, с которой зачастую был так суров, но которую любил всей душой. И к нему внезапно пришла уверенность.