Луиза Пенни - Убийственно тихая жизнь

– У нас есть кое-что, чтобы показать вам, – сказала Клара, отряхивая джинсы и вставая. – Мы очистили бо́льшую часть стен. Начнем сверху?

Схватив куски пиццы, они поспешили наверх. В комнате, где работал Питер, царил полумрак и было сложно в полной мере оценить творение Джейн, но там, где потрудился Бен, дела обстояли иначе. Хотя очищенное пространство было крохотным, оно поражало. Под блестящими, смелыми мазками оживали люди и животные, а в некоторых случаях люди превращались в животных.

– Это, кажется, Нелли и Уэйн? – Гамаш указал на одно из очищенных мест.

Там очень четко была видна женщина, прямая, как кол, с коровой. Кол был тоненький, а изо рта у счастливой коровы торчал кусок хлеба.

– Великолепно, – пробормотал Гамаш.

Они вернулись в темноту внизу лестницы. Ранее Питер выключил мощный светильник, который повесил утром, чтобы было виднее работать. За обедом они ели под свет пламени в камине и мягкое сияние двух настольных ламп. Стены при этом были погружены в темноту. Теперь Питер щелкнул выключателем – и гостиную затопил свет.

Гамаш зажмурился от яркого света, но через несколько секунд открыл глаза.

Он словно оказался в пещере, в одной из тех чудесных пещер, которые иногда находят спелеологи, с древними символами и изображениями. Бегущие олени, плавающие люди. Гамаш читал об этом в «Нэшнл джиографик», и ему показалось, что его волшебным образом перенесли в одну из таких пещер здесь, в сердце Квебека, в обжитой и даже консервативной старой деревне. Как и в случае с древними рисунками, Гамаш знал, что здесь изображена история Трех Сосен и ее обитателей. Он медленно, сцепив руки за спиной, шел вдоль стен. От пола до потолка стены были покрыты изображениями сельских сценок, классных комнат, детей, животных и взрослых, и все они пели, играли, работали. На нескольких фрагментах были изображены какие-то происшествия, а по меньшей мере на одном – похороны.

Ему больше не казалось, что он идет по пещере. Теперь его окружала жизнь. Он отошел на два шага назад и почувствовал, что слезы жгут ему глаза. Он снова крепко зажмурил их, надеясь, что если кто увидит, то решит – это от яркого света. В некотором роде так оно и было. Его переполняли эмоции. Грусть и меланхолия. И удовольствие. Радость. Он словно поднимался над самим собой. Это выходило за пределы буквального смысла. Это был «длинный» дом Джейн. Ее жилье стало ее длинным домом, в котором присутствовало всё: все события, все предметы, все эмоции. И Гамаш знал, что убийство тоже было здесь. Где-то на этих стенах.

На следующий день Клара повезла домой Йоланде конверт. Она позвонила в сверкающий звонок из фальшивой меди и, услышав мелодию из Бетховена, попыталась взять себя в руки. Она делает это ради Джейн, она делает это ради Джейн.

– Сука! – раздался яростный вопль Йоланды.

Засим последовал поток оскорблений и обвинений, закончившийся обещанием засудить Клару за все, что она натворила.

Она делает это ради Джейн, она делает это ради Джейн.

– Ты, проклятая воровка, квадратноголовая. Этот дом принадлежит мне. Моей семье. Как ты можешь спать по ночам, сука паршивая?

Она делает это ради Джейн.

Клара подняла конверт – он привлек внимание Йоланды, и, как ребенок, которому дали что-то новое и блестящее, она прекратила орать и уставилась на конверт, словно зачарованная этой тонкой белой бумажкой.

– Это мне? Это мое? Это почерк тетушки Джейн, да?

– У меня к вам вопрос. – Клара помахала конвертом перед ее носом.

– Давай сюда. – Йоланда выбросила вперед руку, но Клара убрала конверт за спину.

– Зачем вы закрасили ее рисунки?

– Так ты их нашла? – брызгая слюной, проговорила Йоланда. – Грязные, безумные картинки. Все думали, что она такая замечательная, а в нашей семье всем было известно, что она сумасшедшая. Мои дед и бабка знали, что она чокнутая, когда она еще девчонкой была и делала эти идиотские рисунки. Они ее стыдились. Посмотришь на эти каракули – и сразу видно, что чокнутая. Моя мать говорила, что тетка хотела учиться искусству, но дед и бабка ей не позволили. Сказали ей всю правду. Сказали, что это никакое не искусство. Был скандал. Они сказали, чтобы она это никому никогда не показывала. Мы сказали ей правду. Это был наш долг. Мы же не хотели ее обидеть, верно? Делали это ради ее же блага. И что мы за это получили? Нас вышвырнули из нашего же семейного дома. Ей даже смелости не хватило сказать, что она позволит мне вернуться, если я извинюсь. Если я о чем и жалею, так это что сказала ей: она разрушила наш дом. Чокнутая старуха.