Луиза Пенни - Убийственно тихая жизнь

– И как вы поступили, узнав все это?

– Сунул одежду в топку, но тут появились вы, и я сказал Сюзанне, чтобы она сожгла лук и все уничтожила.

– Но она этого не сделала.

– Не сделала. Когда я сунул одежду в топку, пламя погасло, так что ей нужно было растапливать топку по новой. Потом она поняла, что лук туда не влезет и его сначала нужно порубить. Было ясно, что бесшумно ей этого не сделать, и она поднялась, чтобы предупредить меня. Но вы не позволили ей снова спуститься в подвал. А она хотела порубить лук, пока мы будем стрелять на улице.

– Откуда вы узнали, в какой позе лежало тело мисс Нил?

– Филипп мне показал. Я поднялся к нему, чтобы узнать всю правду, выслушать историю от него. Он не желал со мной говорить. Но когда я выходил от него, он встал в эту позу. – Крофта передернуло при этом воспоминании, ему невыносимо было думать, что это сделал его ребенок. – Тогда я не понял, что́ он мне показывает, но позднее, когда вы спросили, как она лежала, тут меня и осенило. Я сделал то, что сделал Филипп. И что теперь все это значит?

– Это значит, что мисс Нил была убита кем-то другим, – сказал Бовуар.

– Это значит, – добавил Гамаш, – что почти наверняка было совершено умышленное убийство.

Бовуар нашел суперинтенданта Мишеля Бребёфа в Монреальском ботаническом саду, где тот раз в месяц по воскресеньям волонтерствовал – сидел в информационной будке. Люди, собравшиеся вокруг в ожидании ответа на вопрос, где находится японский сад, были ошеломлены размахом тех полномочий, которые доверены волонтерам.

– Да, я согласен, это похоже на умышленное убийство, – сказал Бребёф в трубку, кивая и улыбаясь внезапно насторожившимся туристам, которые ждали, когда он освободится. – Я разрешаю вам продолжать расследование по этой категории.

– Вообще-то, сэр, я надеялся, что вести это следствие будет старший инспектор Гамаш. Он ведь был прав: Мэтью Крофт не убивал мисс Нил.

– Вы думаете, инспектор, что дело только в этом? Арман Гамаш был отстранен не потому, что у него было иное мнение, а потому, что он отказался выполнить прямой приказ. И это остается в силе. Кстати, насколько мне помнится, если бы он действовал по своему усмотрению, то арестовал бы четырнадцатилетнего мальчишку.

Один из туристов был настолько ошеломлен, что взял за руку своего сына-тинейджера, и тот даже позволил отцу держать ее целую наносекунду.

– Не то чтобы арестовал… – сказал Бовуар.

– Вы этим ничуть не помогаете делу, инспектор.

– Да, сэр. Но старший инспектор знает и это дело, и всех людей вокруг. Уже почти неделя прошла, и мы упустили все ниточки, поскольку были вынуждены расследовать случившееся как несчастный случай. Он самый подходящий офицер, чтобы возглавить расследование. Вы это знаете, и я знаю.

– И он это знает.

– Без долгих размышлений должен с вами согласиться. Voyons [43], о чем у нас идет речь: о наказании или о получении наилучшего результата?

– Ладно. И передайте Гамашу, что ему повезло с защитником. Мне бы такого.

– Считайте, что он у вас есть.

Бребёф, отключившись, повернулся к ожидающим его туристам, но не увидел ни одного.

– Спасибо, Жан Ги.

Гамаш взял удостоверение, значок и пистолет. Он размышлял над тем, почему ему было так горько расставаться с ними. Много лет назад, когда он только получил удостоверение и пистолет, он чувствовал гордость за то, что его приняли, что он добился успеха в глазах общества, а прежде всего в глазах родителей. А когда ему пришлось расстаться с удостоверением и пистолетом, ему вдруг стало страшно. Он лишался оружия, но хуже того: он лишался одобрения. Теперь это чувство прошло, от него остались лишь отзвуки, призрак того незащищенного молодого человека, каким он был когда-то.

По дороге домой после отстранения Гамаш вспомнил об одной аналогии, проведенной для него кем-то много лет назад. Жить теми жизнями, которыми живем мы, все равно что жить в «длинном доме», как называют свои общинные дома индейцы. Мы входим в него детьми с одного конца, а когда наступает наше время – выходим. А в промежутке двигаемся по этому огромному, длинному помещению. Все, кого мы встречаем, все мысли и действия обитают в этом доме вместе с нами. Пока мы не примиримся с самыми досадными событиями из нашего прошлого, они дают знать о себе на всем протяжении этого длинного дома. А иногда наиболее громкие и самые неприятные из них диктуют нам, что мы должны делать, руководят нашими действиями много лет спустя.