Луиза Пенни - Убийственно тихая жизнь

Бен, даже если бы захотел, не смог бы работать медленнее. Но Клара продолжала напоминать себе, что по большому счету это не имеет значения. Дай только время – и они откроют все наследство Джейн.

– Боже мой, какой кошмар. – Голос Рут прозвучал громко и звонко.

Клара поднялась из подвала с ведром. Рут и Гамаш стояли в центре гостиной, и Клара слегка приуныла, когда увидела и Бена, стоящего у стола.

– Это ты сделал? – пожелала узнать Рут.

– Я только помог это раскрыть, а рисовала Джейн.

– Никогда не думала, что скажу это, но я на стороне Йоланды. Замажьте все снова.

– Я хочу тебе показать кое-что. – Клара взяла Рут под локоток и подвела к дальней стене. – Посмотри-ка на это.

В фигурке на картине безошибочно угадывалась девочка Рут, она стояла в здании школы и держала за руку мать. Маленькая Рут, высокая и неуклюжая, вместо ног учебники. Ноги-энциклопедии. В волосах танцуют поросята. А это могло означать одно из двух.

– У меня в детстве были косички как поросячьи хвостики, – сказала Рут, явно прочитав мысли Клары.

Другие дети смеялись, но одна девочка шла к ней с распростертыми объятиями. Рут застыла, ошеломленная, перед стеной в гостиной Джейн.

Рут прочла это стихотворение шепотом, а все остальные в молчании выслушали его.

– Это Ли Хант [54]. «Рондо». Если бы я за всю жизнь написала только одно это стихотворение, я бы не желала ничего большего. Я и не думала, что Джейн помнит, не думала, что это для нее что-то значит. Я тогда впервые вошла туда – мой отец как раз поступил работать на лесопилку. Мне было восемь лет, совсем еще девчонка, высокая и, как видите, уродливая. И даже тогда не очень деликатная. Но когда я появилась в школе и меня охватил ужас, Джейн прошла по всему коридору и поцеловала меня. Она ведь меня даже не знала, но это для нее не имело значения. Когда мы впервые увидели друг друга, Джейн меня поцеловала.

Рут глубоко вздохнула и неторопливо оглядела комнату увлажнившимися светло-голубыми глазами. Потом медленно покачала головой и прошептала:

– Это поразительно. Ах, Джейн, как жалко.

– Что вам жалко? – спросил Гамаш.

– Что она не знала, как сильно мы ее любим, а потому прятала это от нас. – Рут горько усмехнулась. – Я думала, что рана на сердце только у меня. Какая я идиотка.

– Я думаю, ключ к убийству Джейн здесь, – сказал Гамаш, глядя, как старуха ковыляет по комнате. – Полагаю, ее убили, потому что она хотела всем показать это. Я не знаю за что, но вы должны знать. Вы были знакомы с ней всю жизнь, и я прошу вас рассказать, что вы здесь видите. Что вас поражает, какие особенности вы здесь видите, чего, наоборот, не видите…

– Бульшая часть того, что наверху, еще не расчищена, – сказала Клара и увидела, как сморщился Бен.

– Я прошу вас, постарайтесь побыстрее.

– Не знаю, – сказала Рут. – Я должна выступать на Генеральной Ассамблее ООН, а ты, Клара, кажется, получаешь Нобелевскую премию.

– Да, в области изящных искусств.

– Я отменил и то и другое, – сказал Гамаш, думая, что маленькая Рут Зардо оказывает плохое влияние на Клару.

Они улыбнулись, закивали. Бен и Клара вернулись наверх, а Рут двинулась вдоль стен, разглядывая изображения, иногда охая, если что-нибудь уж слишком сильно задевало ее за живое. Гамаш сидел в большом кожаном кресле у огня, впитывая в себя эту настенную живопись.

Сюзанна заехала за Мэтью позднее в тот день – он был у своей сестры в Кауансвилле, оставался в городе, пока чиновник опекунского совета не закончил своего расследования. Хотя Филипп отверг все обвинения в насильственных действиях, опекунский совет должен был провести собственное расследование, которое так ничего и не выявило. В глубине души Мэтью был разочарован. Не потому, конечно, что его освободили. Просто он понес слишком большой ущерб, и ему хотелось, чтобы было сделано публичное заявление, подтверждающее, что он замечательный отец. Добрый, сострадательный, твердый отец. Любящий родитель.

Он давно уже простил Филиппа, ему даже не хотелось знать, почему Филипп сделал это, но теперь, стоя в этой кухне, которая видела столько дней рождения, столько рождественских утр, где готовилось столько всяких сладостей и вкусностей, он понимал, что жизнь уже никогда не будет такой, как прежде. Слишком многое было сказано, слишком многое было сделано. Но еще он знал, что если дать себе труд, то ситуацию можно улучшить. Неясно было только, захочет ли Филипп трудиться на этом поприще. Полторы недели назад он, рассерженный, ждал, что сын сам придет к нему. Он тогда ошибался. Теперь он сам собирался прийти к сыну.