Филлис Джеймс - Убийство в теологическом колледже

Свой первый брак он убрал так же методично, как убирал свой стол. Иногда архидьякон мог молчаливо замешкаться у лестницы, бросить беглый взгляд из окна кабинета, неожиданно воскресить в памяти полузабытый смех – но все это было словно во сне, скрывалось за приходскими обязанностями, еженедельной рутиной и его вторым браком.

Он заключил свой первый брак в глубокую темницу души и задвинул на двери засов, но сначала вынес ему почти официальный приговор. Однажды он услышал, как его прихожанка, мать слабослышащего ребенка с дислексией, описывала, как дочь «задокументировали» местные власти, что означало: потребности девочки были оценены и надлежащие меры согласованы. Итак, в абсолютно другой ситуации, но с равноценными полномочиями он «задокументировал» свой брак.

Эти невысказанные слова он никогда не доверял бумаге, но мысленно мог повторять их, словно рассказывал о какой-то случайной встрече и о себе, всегда в третьем лице. Записанное в голове окончательное резюме по его браку всплывало курсивом.

С первой женой архидьякон Крэмптон сочетался браком вскоре после того, как стал священником в бедном городском приходе. Барбара Хэмптон была на десять лет моложе, красива, своенравна и психически больна – этот факт ее семья так и не признала. На первых порах брак был удачным. Он считал себя счастливым человеком, который совершенно не заслуживает такой жены. Ее чувствительность он принимал за доброту, а легкая фамильярность с незнакомцами, красота и щедрость сделали Барбару любимицей всего прихода. Несколько месяцев проблемы или не замечали, или просто не озвучивали. Затем в ее отсутствие к священнику стали приходить церковные старосты и прихожане, рассказывая тревожные новости.

Вспышки сильнейшей раздражительности, крики, оскорбления, все то, что, по мнению священника, происходило только в его присутствии и было направлено на него, распространилось на весь приход. Лечиться она отказывалась, мотивируя это тем, что болен он сам. Зато пить начала постоянно и помногу.

На пятом году брака как-то днем он отлучился навестить больного прихожанина. Незадолго до этого Барбара прилегла, жалуясь на усталость, и он решил перед уходом проверить, как она. Открыв дверь, священник подумал, что она мирно спит, и вышел, не желая ее тревожить. А вернувшись вечером, обнаружил, что жена мертва – приняла слишком большую дозу аспирина. Расследование официально признало самоубийство. А он винил себя в том, что женился на слишком молодой женщине, которая не годилась на роль жены приходского священника.

Свое счастье он нашел во втором, более подходящем браке, но никогда не переставал оплакивать первую супругу.

Так он мысленно излагал свою историю, возвращаясь к ней все реже и реже. Через полтора года он снова женился. Понятно, что приходские сваты не могли обойти стороной холостого священника, особенно столь трагически овдовевшего. И Крэмптону показалось, что вторую жену ему выбрали, а он лишь охотно с этим согласился.

Сегодня у него было дело – дело, которое он предвкушал, хотя и убеждал себя, что движим лишь чувством долга. Он хотел заставить отца Себастьяна Морелла согласиться, что Святой Ансельм нужно закрыть, и найти любые доказательства, которые могли бы приблизить неизбежное. Он говорил себе и сам в это верил, что колледж дорого обходится в содержании, слишком изолирован, обучает только двадцать тщательно отобранных студентов, чрезмерно привилегирован и элитарен. Все это шло вразрез с англиканством. Он признал – мысленно порадовавшись своей честности, – что неприязнь к самому учреждению простиралась и на его главу. И с какой стати этого человека следует называть главой? Неприязнь к Мореллу носила весьма личный характер и выходила далеко за рамки любых противоречий в церковной традиции или теологии. Отчасти, понимал Крэмптон, это была классовая ненависть.

Архидьякон считал, что сам пробил себе путь к ординации и повышению. Хотя на самом деле сражаться почти и не понадобилось. В университете его путь был устлан далеко не скупыми грантами, да и мать всегда баловала единственного ребенка. Но Морелл был сыном и внуком епископов, а какой-то его дальний предок, живший в восемнадцатом веке, – одним из великих кардиналов-епископов. Во дворцах Мореллы всегда чувствовали себя как дома, и архидьякон знал, что его противник пустит в ход все семейные связи и все личное влияние, чтобы добраться до нужных людей в правительстве, в университетах и в церкви, но не уступит ни пяди земли в битве за сохранение своей вотчины.