Филлис Джеймс - Убийство в теологическом колледже

– Они были епископами в свое время, не в наше. Вы все время обращаетесь к прошлому. Я же озабочен потребностями настоящего, в особенности молодежи. Вы не приведете людей в веру старомодными традициями, устаревшей литургией и церковью, которая видится надменной, скучной, а среднему классу – даже расистской. Колледж Святого Ансельма явно не вписывается в новый век.

– Так вы этого хотите? – воскликнул отец Себастьян. – Церковь, в которой нет места таинству, лишенная знаний, терпимости и чувства собственного достоинства, всего того, что в англиканстве всегда считалось добродетелью? Церковь, в которой нет места смирению перед неописуемым таинством и любовью Всемогущего Бога? Давайте на службах петь избитые гимны, опошлять литургию, а причастие проводить так, словно это приходская вечеринка. Крутая церковь для крутой Британии? В Святом Ансельме я так службы не провожу. Извините, но наши взгляды на суть священства серьезно расходятся. Не хотел переходить на личности.

– Да? А я думаю, вы уже перешли, – сказал архидьякон. – Позвольте начистоту, Морелл.

– По-моему, вы и так достаточно ясно выразились. И, видимо, считаете, что подобрали для этого подходящее место.

– Колледж все равно закроют. В прошлом он сослужил хорошую службу, никто не сомневается, но в настоящем он себя изжил. Да, обучение у вас хорошее, но разве оно на порядок лучше, чем в том же самом Чичестере, Солсбери или Линкольне? А им пришлось смириться с закрытием.

– Колледж не закроют. Не закроют, пока я жив. У меня тоже есть связи.

– О да, мы знаем. Именно этим я и недоволен – силой влияния: знаем нужных людей, вращаемся в нужных кругах, можем замолвить словечко кому надо. Это видение Англии так же старо, как и весь колледж. Мир леди Вероники мертв.

В этот момент с трудом контролируемый гнев отца Себастьяна прорвался наружу. Слова застревали у него в горле, но когда наконец вылетали, в покореженных ненавистью звуках он сам не узнавал свой голос.

– Да что вы себе позволяете! Как вы смеете даже упоминать имя моей жены!

Они смотрели друг на друга словно боксеры. Первым пришел в себя архидьякон.

– Приношу свои извинения, я высказался резко и жестоко. Неуместные слова в неподходящем месте. Может, пойдем?

Он, видимо, хотел протянуть руку, но потом передумал. Мужчины молча направились вдоль северной стены к двери в ризницу.

Внезапно отец Себастьян остановился.

– Здесь кто-то есть, – сказал он. – Мы не одни.

На пару секунд они замерли, прислушиваясь.

– Я ничего не слышу, – сказал архидьякон. – В церкви, кроме нас, никого нет. Дверь была закрыта, сигнализация включена. Мы здесь одни.

– Да, конечно. Это невозможно. Мне просто показалось.

Отец Себастьян установил сигнализацию, закрыл за собой наружную дверь в ризницу, и они пошли в северную галерею.

Священники принесли друг другу извинения, но отец Себастьян понимал, что сказанное вслух уже не забыть. Он потерял контроль и был противен сам себе. Виноваты были оба – и он и архидьякон, – но на нем, как на хозяине, лежала бо́льшая ответственность.

Архидьякон всего лишь озвучил то, что думают и говорят другие. Отец Себастьян осознал, что впадает в глубокое уныние; но вместе с ним накатило что-то еще. Чувство менее знакомое и более острое, чем обычное опасение.

Это был страх.

Послеполуденный чай по субботам не считался официальным мероприятием. Миссис Пилбим накрывала стол в студенческой гостиной в задней части главного здания для тех, кто сообщал, что придет. Присутствующих было, как правило, немного, особенно если где-то рядом проходил стоящий футбольный матч.

В три часа Эмма, Рафаэль Арбетнот, Генри Блоксэм и Стивен Морби бездельничали в гостиной миссис Пилбим между главной кухней и коридором, ведущим в южную галерею. Из того же самого коридора крутые ступеньки вели в подвал. Студентам на эту кухню с четырехконфорочной плитой фирмы «Ага», блестящими стальными столешницами и современным оборудованием вход был заказан. В небольшой соседней гостиной с единственной газовой плитой и квадратным деревянным столом миссис Пилбим часто пекла булочки с кексами и готовила чай. Эта по-домашнему уютная комната казалась слегка потрепанной по сравнению с хирургически стерильной лаконичной кухней. В ней еще стоял настоящий камин с украшенным железным дымоходом, и хотя раскаленные угли были искусственными, а топилось все газом, он служил своеобразным центром комнаты и приносил умиротворение.