Владимир Весенний - Анатомия смерти

– По поводу коротышки, – продолжил Салтыков. – Его дактилоскопировали. Личность установлена. Проходит по базе. Сурков Илья Иванович. Кличка Сурок. Тридцать девять лет. Не женат. Детей нет. Ни родных, ни близких. Сирота из детдома. Был осуждён на три года за угон автомобиля. Похож на человека, снятого камерой наблюдения у дома Гомельских на Тверской в день убийства.

Курбатов вспомнил паб на Долгоруковской. Тогда, глядя в зеркало себе за спину, он отметил про себя, что мужчина за столиком, наверное, невысок ростом. Мыски его ботинок едва доставали пола. Также Максим припомнил, что и женщина показалась ему маленькой. Он не был уверен насчёт длины её ног, но макушка её головы находилась примерно на уровне макушки её собеседника.

– Юра, подошли человечка в паб Lambic на Долгоруковской. Пусть посмотрит записи с камер внутреннего видеонаблюдения в день убийства. Время примерно за полдень. Возможно, тип, что сидел за столиком неподалёку от выхода, и есть Сурков. Заодно пусть посмотрит на барышню рядом с ним. Быть может, сообщница, что крутилась на Тверской.

Патологоанатом в резиновых перчатках и в синем халате попеременно поднял простыни на железных столах. Вика лежала с биркой на большом пальце левой ноги. Курбатов впервые видел её полностью обнажённой. Раньше купальники или пеньюары скрывали её наготу. На секунду Максиму стало стыдно за неё, что так вот запросто три мужика разглядывают её холодное, белое тело с чёрными подбритыми кустиками между ног. На животе от солнечного сплетения до левой части паха зияла огромная рваная рана. Синюшные соски казались неестественно острыми. Черты лица стали резче, глаза ввалились в почерневшие глазницы. Губы посинели и были плотно сомкнуты, будто женщина из последних сил старалась не проронить ни слова до последней секунды жизни. В растрёпанных волосах её головы застряла запёкшаяся чёрная кровь. На корнях волос виднелась проступившая седина. Вика тщательно маскировала первые признаки неминуемого старения организма коричневой краской. На её шее ниже и правее затылка виднелся след от укола. Врач в халате приподнял плечи покойницы и слегка повернул – так, чтобы укол был виден отчётливее. Всё тело Вики покрывали кровоподтёки и ссадины, как и тело её мужа.

Голова Павла была пришита к туловищу кетгутом аккуратными стежками. В отличие от жены его лицо представляло окровавленное месиво. Из приоткрытого рта торчали осколки зубов. Опухшие синие губы, разорванные во многих местах многочисленными ударами, остались открытыми в предсмертном крике. Смолянистые кучерявые волосы, склеенные запёкшейся кровью, торчали клоками. Правый глаз был приоткрыт и закатился под верхнее веко.

Лицо Курбатова побледнело, он с трудом справился с дурнотой. В девяностые покойников в морг привозили пачками с бандитских разборок. Со всеми частями тела и без них. Максим насмотрелся. Думал, привык. Стоя над телами Гомельских, он осознал, что привыкнуть к смерти невозможно. Мысленно попытаться отстраниться можно, но надолго тебя не хватит. Он знал себя. Теперь виденное им здесь будет преследовать его долго и везде.

Салтыков деловито осматривал трупы и задавал вопросы врачу. Врач, мужчина пятидесяти с небольшим лет, отвечал так, словно читал лекцию по анатомии студентам-первокурсникам. В руке он держал планшет, иногда для надёжности заглядывал в него.

– Гомельская Виктория Геннадьевна. Смерть наступила в результате многочисленных ударов тупым предметом в область головы и туловища. Имеются внутренние кровотечения. В крови обнаружены следы нейротоксина. Под его воздействием жертва потеряла способность сопротивляться. То же касается потерпевшего, Гомельского Павла Анатольевича. Потерпевшему сделали инъекцию нейротоксина, обездвижили и пытали. Умер в результате побоев. Вивисекцию головы произвели уже после смерти. Видимо, чтобы наверняка.

– Или в порыве ярости, – предположил Салтыков.

– Чем он их так разозлил? – спросил Курбатов.

– Поймаем – спросим, – ответил Салтыков.

Курбатов осмотрел ладони и внешние стороны обеих рук Павла.

– Мальчик утверждал, что Павел дрался с одним из преступников. Даже бил его. Но заметь, следы порезов или ссадин на костяшках и пальцах отсутствуют, – заметил Максим. – Либо мальчик что-то напутал, либо говорил неправду.

Слова с трудом давались Курбатову. Говорить в прошедшем времени о тех, кого знал и к кому был привязан, оказалось нелегко.

– Юрий Алексеевич, если у вас всё, то я займусь делами, – врач полуобернулся и указал на три стола в зале и торчащие из-под простыней ноги с бирками на пальцах. – Официальное заключение вы получите позже…