Владимир Югов - Человек в круге

— А как получилось, что ребят стали расстреливать не там, где предполагалось, а во дворе штаба? Почему не повезли в горы? — Я давно хотел у кого-то это спросить и спрашивал Шмаринова лишь теперь.

— Все просто, — ответил он, — приказал Берия. Он рассвирепел, что не мог выбить из них признания в вине. Он допрашивал их несколько раз. В первый раз и ты там был. Потом шло истязание… Ковалев свирепствовал. А Берия смеялся над ним. Ты не можешь, а я-де заставлю! А когда не заставил, стал орать: «Убить мерзавцев! Убить немедленно! Убить! Не миловать!» Ковалева при допросе этом не было. Его вызвали. «Под твою личную ответственность, генерал! — Берия Ковалеву признался: — Ты был прав! Это законченные мерзавцы! Хуже всяких врагов! Убей их, генерал!» И как уже Ковалев старался — жутко… Всю ночь выли рядом со штабом шакалы. Они никогда не подходили так близко…

Бывший начальник СМЕРШа опустил голову. Он плакал? По-стариковски каялся?

— А Зудько? — не унялся я. Да вроде и пришел в себя Шмаринов. — Где она была расстреляна?

— Зудько — это моя боль. И тут я все делаю, чтобы майор интендантской службы, хотя бы на старости не имел в первом браке «врага народа».

— Дело пересмотрено?

Я ждал ответа. Но Шмаринову, видимо, нечего было сказать мне в утешение. Ни о Зудько, ни о железнодорожниках. Еще не реабилитированы. Он знал, что я был у бывшего майора, знал, что я там копался во многих тамошних бумагах (имел письмо от «Известий» — что уполномочен копаться в архивах). Ведь о Зудько я привез материалы из районного архива — она действительно здесь родилась, никуда не выезжала, во время войны находилась долгое время тут, в районе, а потом, по уточненным справкам, жила с мужем в воинских частях Туркестанского военного округа…

— Я задам, может, не наивный вопрос… Зачем ему, Берии, так мощно было удерживать на плаву «дело» Зудько?

— Ну ты тогда действительно наивный. Ковалев рвал и метал, чтобы выслужиться перед Берией. Это ты понимаешь и сразу это понял. Понимаешь и то, что Ковалев, после приезда Берии, висел на волоске. Понятно? Кто-то же подбросил Берии мысль: Ковалев приехал, и Шугов вынужден был уйти! Выходит, Ковалев спровадил его? Да, Берия лично послал его на проверку. Но Берия был не простак. Лишь только он приехал и понял, что Ковалев спровадил Шугова туда, в Афган, он немедленно запросил «дело» Ковалева. Берия меня вызывал и сказал: «Какой подлец, этот Ковалев! Ему бы не было прощения, Митя! Но ты знаешь, что я, и ты вместе со мной, влипли! Мы же с тобой, Митя, посылали телеграммы товарищу Сталину! И о Зудько, и о железнодорожниках. Мы ему, подлецу, Ковалеву, доверились! И теперь ничего нам не остается, как играть в игру. Ты это тоже запомни. Один неверный шаг кого-то в этой игре… Ты меня понял, полковник!» И Берия потом делал вид, что верит Ковалеву. Он брезгливо морщился. Но Зудько приказал тут же расстрелять. Ее, правда, увезли в пески. Все же — женщина. Солдаты всегда стреляют женщин с содроганием.

— Я догадываюсь, кто стрелял и в Зудько, — сказал тихо.

— Совершенно верно, Ковалев. Он понял, что Берия догадался, разобрался во всем. Зудько должна была быть умертвлена немедленно. Однако он вывез ее в горы. Он повез в горы и ее мужа. И там… Это все уже видел Железновский. Меня там не ищи. Я не был там.

— А где все-таки ее могила?

— Я понимаю тебя. Ты дал, конечно, слово майору найти могилу?

— Да.

— У Железновского, у Железновского… С меня и того достаточно, что я знаю.

— Понятно. Спрошу у Игоря. Надо написать майору.

— Да, у него же дети… Они должны знать о матери хорошее… Послушай, — Дмитрий Васильевич прервал себя и спросил: — Выходит, Кравцов тебя под монастырь подвел?

Он как бы хотел удовлетворить и свое любопытство. Я не удивился смене разговора. Он меня упрекнул: мол, какой ты наивный, и тут же забеспокоился — чтобы я не обиделся.

Я пространно стал отвечать на вопрос Шмаринова. Не скрыл, что теперь стал трусом, боюсь. Рассказал о Мещерской, о том, как она, после звонка, приезжала, спасала меня, а сама подбрасывала еще в меня этот страх. Я сказал, что и звонок Кравцова меня насторожил, как насторожил и мою соседку. Но никогда бы в жизни я не подумал на Кравцова, что он способен на такое. Он был трусом.

— Раньше я никак не мог переварить, почему он, Кравцов, прятал меня тогда в своей «секретке», — сказал я. — Хотя тогда я думал, что он храбрей меня. Он все знает, но идет, даже боясь больше, на какие-то заступничества!

Я пытался Шмаринову объяснить, не понимая сам, как это сделать: почему все это со мной и с Кравцовым так произошло? Ведь даже Шаруйко не предал меня! А я не знал Шаруйко. А этот…