Влада Ладная - Питермир. Роман-фантасмагория

Хозяева принялись закрашивать изгаженные двери, проклиная граффитчика и обещая ему все ноги переломать, если попадётся.

Так продолжалось до тех пор, пока какой-то безработный алкаш не снял с петель расписную дверь (всё равно у него брать в комнате нечего, даже обои со стен содраны) и не толкнул створку в одной из артгалерей за пять тысяч евро.

После этого алкаш накупил на все деньги дорогого коньяка и на третьи сутки ожидаемо помер опойной смертью, совершенно счастливый.

Соседи – из тех, кто закрасить граффити не успел, – враз поснимали свои двери и припрятали их до лучших времён. Так что половина комнат у нас отныне стояла нараспашку. К этим счастливчикам, которых просто жаба замучала в своё время краску купить, чтобы мерзкое художество замазать, теперь ломанулись репортёры, так что жлобы мало, что разбогатели, – ещё и прославились как частные коллекционеры. К ним даже зарубежные галеристы повадились шастать, в надежде урвать шедевр за копейку.

Остальные, трудолюбивые граждане, не поленившиеся когда-то уничтожить картины, теперь рвали свои волосы и от злости ставили волчьи капканы на художника, чтобы отомстить ему за собственную глупость. Сидели в засаде с берданкой.

Но ничего не помогало.

Тузик – так окрестили анонимного художника, потому что вместо подписи он всегда пририсовывал в углу бубновый туз, – словно экстрасенсом подрабатывал. Как зверь, чуял, когда на него охотятся, ловко обходил все засады и ловушки. Но стоило преследователям отойти в сортир на пару минут, Тузик со сверхъестественной скоростью успевал намалевать очередную пощёчину обществу, даже и в таких местах, где надо было уметь видеть в темноте.

На тарелке вместо курицы – нищий пенсионер, и чиновник с ножом и вилкой, отрезая от старика кусочки, пожирает их.

Полицейский, избивающий инвалида на костылях.

Человеческие мозг и сердце на помойке.

Сталин, счищающий метлой пузатых буржуа и фашистов в гестаповской форме.

И никаких следов. Только слышали странный стук. Словно дятел долбил в наши тупые головы.

Взрыв возмущения последовал страшный. Теперь взбесились те, кто уже снял свои двери, и у них не на чем было рисовать.

Какие вопли раздавались! Художнику вменялось нарушение общественного порядка. Попрание морали. Посягательство на частную собственность. За всё это гадёныша расстрелять было мало! Но он по-прежнему благоразумно в руки не давался.

Докричались до журналистов. Тем всё равно, кого бить, лишь бы пахло сенсацией. Добрались до депутатов. С лёгкой руки последних у нас в коридоре даже полицейский пост установили. И камеры ночного видения повесили.

В условиях форменной травли Тузик затаился.

Вера преданно ухаживала за бабкой, дневала у нас и ночевала и незаметно переселилась номером седьмым в наш гостеприимный дурдом. Бабка немедленно этот героический порыв оценила. Ещё бы. Никто из современных барышень не горел желанием из-под Клёпы горшки выносить, включая мою дочь и бывшую жену. А тут – практически святая. И совершенно даром.

– Упустишь Веру – счастье своё упустишь, – проедала мне бабка плешь. – Ну, что ты видел в жизни? Жену свою чёкнутую? – Психушка по ней плачет. Впрочем, ведь и лежала твоя певичка там. Да и жена-то с тобой давно в разводе.

…Жена моя, Виктория, была когда-то рок-певицей. И до сих пор расхаживает по грязной коммунальной кухне, не выходя из образа. То на ней головной убор Нефертити, русский сарафан и ошейник с шипами. То повяжет бабий платок над плоёным воротником а-ля Мария Стюарт, напялит розовые очки со стёклышками в форме сердечек и серебристый бюстгальтер. То предстанет в кокошнике на синих волосах, в которые воткнут цветок, как у Кармен, а на руках кандалы.

Бабку это до бешенства доводит.

– Дети твои выросли, – скрипела она. – Дочь замуж скоро выскочит, отрезанный она ломоть. А сын, Федька, со своим зацеперством беды наделал. Гонялся-гонялся за эффектными селфи. Да и сорвался с электрички, головой ударился да ослеп. Он тебе в старости не опора. Ему самому нянька требуется.

А Верка тебя никогда не бросит, да и за твоим сыном приглядит. Такой уж она человек. Тебе её Бог послал. Бери, пока дают, дурень.

Но мне такие расчёты омерзительны. Да, по-моему, и не ко мне Вера неровно дышит, а к брату моему, что и неудивительно.

Но полноценного любовного треугольника не получилось. Потому как брат во всём мире любит только свою живопись.

Так что Вера выносила судна. Я нянчился с пациентами. А Павел ваял свои картины. И кроме, его ничего не интересовало.