Влада Ладная - Питермир. Роман-фантасмагория

Матрос продолжил перевоспитывать хипстера с измученными глазами и с глумливой ухмылкой сатира:

– Величие страны – это независимость политического курса.

– И связывание по рукам и ногам граждан, лишение их возможностей, – возразил хипстер в безумно дорогих часах. – Почему-то у нас всегда, чем более великая родина, тем несчастнее и обделённее граждане. Может, лучше дать пожить по-человечески современникам, чем бесконечно приносить их в жертву будущим поколениям?

– То есть разменять великое будущее нации на набитый желудок сегодня? – вышел из себя революционный матрос.

– На сохранённые человеческие жизни. На здоровье нации. На уцелевший генофонд и выжившие таланты, – парировал оппонент.

– Если сегодня мы не подстрахуемся, завтра у нас всё отнимут. И хлеб для желудка, и сами жизни, и генофонд. Выбора у нас нет. С волками жить… Не получится быть счастливыми рядом с волками. Придётся для начала от них себя защитить.

– А может, волки вам только мерещатся? – съехидничал хипстер.

– Расскажи об этом тридцати миллионам погибших в Великой Отечественной войне.

Просто мы понимаем: жить можно только на земле. Земля – это жизнь! А те, кто в это не вник, будут жить в космическом вакууме. В безвоздушном пространстве!

Митингующие не успели закончить. Началась заварушка. Налетели омоновцы пополам с казаками; нагайками и дубинками принялись разгонять и карнавал, и протестующих.

– Нет, – вздохнул рядом со мной Остап Бендер с подведёнными а-ля Миронов глазами. – Это не Рио-де-Жанейро! – и послушно лёг, оглушённый, под дубинкой правоохранителей, совсем рядом с уже возлежащим на асфальте, патриотично настроенным матросиком и пацифистом Распутиным.

А потом отоварили и меня…

НЕ ВСЕГДА МОЖНО НАВЕСИТЬ ЯРЛЫК

Мумификация снов… Путеводитель по памяти… Автопортрет подсознания…

Я заблудился в самом себе. Это последствия удара по голове, вероятно.

– Кто ты?

…Кто передаёт мне обрывки мыслей, как будто шифрограммы лазутчику за линию фронта?

Я шпион в моём мире? В моей стране? Или в самом себе? Кто послал меня следить за самим собой и зачем?

– Я твой брат, – лучезарно лыбится давешний хипстер.

Я огляделся: я дома, лежу на собственном диване.

Теперь у меня больше возможностей этого чудака рассмотреть.

Сейчас у него глаза рептилоида – и смешливые детские ямочки на щеках. Лоб философа – и зловещая улыбка красавицы с портрета Гойи. Запавшие щеки страстотерпца – и гламурная морщинка в виде бабочки между бровей. Мефистофельский профиль – и нелепый прикид лузера. Глубокие складки на лице, как боевые насечки индейского воина, – и мечтательное, нежное выражение лица.

Не лицо – лабиринт, в котором пропасть.

– Ни о каком брате я никогда не слыхал, – помявшись, выношу я вердикт.

– Близнец! – раскрывает мне объятия странный персонаж, явно ёрничая.

«Ага, вылитый я», – хихикаю про себя.

У меня лысая, как бильярдный шар, голова, бифокальные очки в круглой оправе, бровки домиком, ввалившиеся, как у блокадника, щеки. Лицо, уши и даже руки покрыты такими прихотливыми морщинами, как будто увиты мозговыми извилинами.

Глаза невероятно удивлённые. И – добрые? – Нет. Наблюдатель. Холодный инопланетный разум, который вскрывает встречного, словно скальпелем, и препарирует, так что человек чувствует себя экспонатом Кунсткамеры, уродом в банке.

Глаза черепахи, складки шар-пея, пальцы виолончелиста, сутулое тело, похожее на корень мандрагоры.

Словом, то ли учёный из тридцать седьмого года, по которому сталинский застенок плачет. То ли клоун-эксцентрик. То ли доктор Франкенштейн из фильма ужасов.

Но вслух вежливенько, как истый петербуржец, замечаю:

– Мне ни о каких братьях ничего не известно.

– А много ли ты вообще знаешь о нашей семье? – парирует претендент на родство.

А, и правда, история семейки запутанная.

Моя мать меня бросила, когда мне было всего несколько месяцев.

Она была знаменитой и очень красивой актрисой, совершенная фарфоровая куколка, даже жутко: неземная безупречность. А замуж вышла за режиссёра с самой безобразной внешностью в стране. Вытянутое лошадиное лицо, обезьяньи нелепые бакенбарды, длинные, почти ослиные уши, морщины в виде скандинавских загадочных рун. Глаза одновременно отвратительно блудливые – и невероятно грустные. Как будто в одном теле поселили христианского мученика и кривляющегося сатира.

Режиссёр снимал изумительные фильмы, в которых играла моя мать, – и изменял ей с каждой мимопроходящей юбкой.