Дмитрий Сафонов - Энские истории

Я шла по улице и тихонько напевала про себя эту мелодию; я была одна, несмотря на довольно поздний час. Городок у нас маленький, все знают друг друга в лицо, а уж Оскара Пинта и его единственную дочь — тем более. Я никогда не боялась ходить поздно без провожатых: шпане становилось дурно при одной только мысли о том, что может сделать с ними суровый Пинт, если его дочку кто-нибудь обидит. Поэтому, когда я услышала за спиной торопливый топот чьих-то шагов, я не испугалась. Однако странный спутник не обогнал меня и даже не догнал; он так и продолжал идти следом, держась на некотором расстоянии. Это меня рассердило: пришлось брать инициативу в свои руки. Я повернулась и сама начала разговор.

— Ну что, так и будем идти? — строго спросила я его.

Он был небольшого роста, коротко стриженый, круглолицый; одет в какие-то обноски. Он смотрел на меня: снизу вверх, и неловко переминался с ноги на ногу. Что-то он ответил такое… Не помню сейчас. Я вообще не помню нашего разговора, да и зачем забивать себе голову пустыми словами? Главное — это чувства, которые я читала у него в глазах.

Не буду скрывать, я держала себя немного надменно. Поначалу. И он сам был в этом виноват. Умный мужчина знает, что женщина всегда играет: ту роль, которую он позволяет ей играть. Зачем он смотрел на меня снизу вверх? Вот и я нацеливала ответный взгляд в обратном направлении: сверху вниз. И небольшая разница в росте (в мою пользу) была тут не при чем, просто он позволил мне смотреть на него сверху вниз; а я, конечно же, сразу этим воспользовалась.

Потом, правда, все стало на свои места; он показал мне несколько трюков, и я его узнала! Да ведь это же он! Это ведь он только что летал под куполом на глазах у изумленной и восхищенной публики!

И после этого — после того, как я его узнала — от меня уже не укрылось, какой он был милый, красивый и мужественный! Совсем небольшого роста, но необычайно крепкий, очень сильный и смелый! В каждом движении — отточенная твердость и какая-то приятная округлая завершенность; а во взгляде серых глаз — уверенность и решимость. Да и одет, в общем-то, прилично. Вы скажете, что я только что говорила обратное, знаю! А я вам на это отвечу: человеку, так много добившемуся в жизни, человеку с богатым внутренним содержанием нет нужды выделяться из безликой толпы самым легким и примитивным способом — одеждой! Он достиг ТАКИХ высот, что мог уже не сильно задумываться о своем внешнем виде.

Он проводил меня до дома; до самого подъезда. Я видела, что он немного смущается, и поэтому старалась не выглядеть слишком умной; у кого-то это, может, получается легко, а вот у меня — не очень.

Перед подъездом он снова замялся, и все никак не хотел меня целовать. Я-то сразу поняла, в чем тут дело: он не успел вымыться после представления и теперь стесняется запаха пота; глупый милый мальчик! черты лица, голос, запах бывают отвратительны тогда, когда они принадлежат отвратительному человеку; само по себе ничто не бывает отвратительным. Одно и то же платье может великолепно сидеть на мне и безобразно — на какой-нибудь коротконогой, толстозадой тумбочке. Ну и что? Платье-то не стало от этого хуже! Если от приятного мужчины пахнет потом — это приятный запах! Словом, пришлось его взбодрить — двумя нежными, но "застенчивыми" поцелуями; да еще я сказала, что у меня "строгий папа", и поэтому мне срочно надо домой — чтобы он почувствовал себя страстным безумцем, с трудом удерживающимся от того, чтобы не перешагнуть грань дозволенного. (И тут я почти не кривила душой: хотя переступать грань дозволенного он явно не собирался, но папа у меня действительно строгий.)

В общем, я оставила его томиться… ждать… надеяться… Страдать, одним словом. Дозревать. Короче, тактически я поступила грамотно. (Между прочим, папы-то как раз дома и не оказалось.)

Я поднялась к себе на третий этаж, разделась, вымылась, наскоро поужинала и снова отправилась в ванную — положить на лицо питательную масочку. Потом подумала — «а не почистить ли мне зубы?», но решила, что это лишнее. Лучше сделать это завтра с утра. А сейчас пора ложиться спать. Сон обещал быть очень интересным, ведь, если верить Фрейду, (а как же ему не верить, когда я столько раз убеждалась в его правоте?), сны — это продолжение дневных переживаний.

Я залезла в кровать и укрылась одной только простыней. Окна были широко распахнуты — жара стояла страшная; особенности континентального климата. Убаюкиваемая то ли шелестом волн, то ли шорохом тараканов, я все глубже и глубже погружалась в мягкие объятия Морфея, как вдруг — грохот выстрела заставил моментально вернуться в реальный мир, еще секунду назад казавшийся из глубины сна совсем нереальным и нарочито придуманным. (Кстати, на мой взгляд, именно здесь у старика Фрейда, досконально разработавшего теорию сновидений, самый большой пробел — он так и не сказал, чем отличается реальность от сна, и как, кочуя из одного состояния в другое, точно определить, где ты в данный момент находишься.) Но ладно, это так — к слову. Я проснулась и сильно испугалась.