Дмитрий Сафонов - Энские истории

— То есть — Николай? — уточнил Пинт.

Беленов помолчал, прежде чем ответить:

— Вы знаете, Оскар Карлович, я не говорю об этом с уверенностью только потому, что у меня, так же, как и у вас, не укладывается это в голове. Но совсем исключить подобный вариант нельзя. И потом, даже если это и не Крайнов, а некто неизвестный, все равно не надо оставлять Илью беззащитным. Ну, а если собаку действительно убил Илья, тогда нужно просто получше следить за ним. За каждым его шагом. Я готов взять это на себя.

— Хорошо, — подытожил Пинт. — Иди. Я подумаю над этим.

В конце дня Пинт заехал домой к Иванцову и вернул пистолет, не сказав при этом ни слова. А Беленову он поручил присмотреть за Ильей. Да и за Николаем тоже.

Вторник прошел как обычно, но уже полегче, чем понедельник. А в ночь на среду мне приснился мальчик, в которого я была влюблена в шестом классе. Раскинув для балансира руки, медленно переступая, он шел по верху железного забора, которым обнесена наша городская больница. Время от времени он бросал на меня напряженные взгляды и кричал: «Смотри, Вика, это я для тебя иду!» А я волновалась за него и грызла ногти (это только во сне, в жизни я давно уже не грызу ногтей), но он все-таки не удержался и упал. А когда падал, разорвал штаны; лежал в траве и все время повторял: «Не надо! Не смотри на меня!» А я смотрела, и гладила его по голове, и целовала куда придется. Причем, он-то был маленький, а я — такая, как сейчас. То есть — достаточно взрослая. В общем, не маленькая.

Короче, я сразу поняла, что в моем сне происходит подсознательное вытеснение образа детства, и решила принять адекватные меры по восстановлению нарушенной гармонии между "Эго" и "Супер-Эго". То есть — сходить в цирк. Почему в цирк? Ну, наверное, потому, что вчера, возвращаясь с работы, я увидела на привокзальной площади разноцветный шатер передвижного цирка шапито.

Сказано — сделано. Билет стоил недорого, в кассе их было полно. Я сидела близко от манежа — в четвертом ряду, справа от занавеса.

У нас в Энске не было своего цирка, лишь иногда заезжали гастролирующие труппы. Пожалуй, что эта труппа была не лучше, но и не хуже прочих.

Было интересно. Гремела музыка, сияли разноцветные софиты, акробатов на подкидной доске сменил силовой жонглер, затем вышел иллюзионист, потом дрессировщик с умными собачками и смешной морщинистой обезьяной… Паузы между выступлениями заполнял клоун — обычный человек среднего роста, практически совсем без грима, в поношенной серой кепке. Он мне очень понравился. Особенно понравилось то, как он играл на скрипке.

Второе отделение целиком занимал номер воздушных гимнастов. Захватывающее зрелище! Высоко-высоко под куполом летали два человека в белом обтягивающем трико. Казалось, все было сделано для того, чтобы зритель воспринимал этот опасный аттракцион спокойно и даже как-то отстраненно — словно забавную игру. Значительное расстояние превращало артистов в маленьких игрушечных человечков; сетка, натянутая над алым ковром арены, внушала обманчивое чувство защищенности и надежности; легкость, с которой гимнасты работали разнообразные трюки, не позволяла даже допустить возможность ошибки; хриплая бравурная музыка, рвущаяся из динамиков наружу, еще больше усиливала впечатление искусственности, ненатуральности, ИГРЫ. А уж эта барабанная дробь, да слова шпрехшталмейстера — маленькое бахвальство: мол, "рекордный трюк", тройное сальто… Я тогда еще подумала: "Если у них в программе действительно есть рекордные трюки, чего ж они тогда по провинции ездят? Давно бы уж за границей выступали."

И все-таки был в этом какой-то ужас, почти мистический; неуловимый, неощутимый, неосязаемый, но притом совершенно реальный; так бывает, когда читаешь сказку: понимаешь, что все это — выдумка, от начала и до конца, и только страх — самый настоящий.

Этот страх полностью завладел мною, когда гимнаст стал делать тройное сальто. Это же какой нужно обладать координацией, да как виртуозно владеть своим телом, да какую иметь веру в партнера, чтобы, совершив на высоте пятого этажа три стремительных оборота, образовать точный замок — "руки в руки"! В общем, я сидела, затаив дыхание, и боялась пошевелиться; а потом долго хлопала — громче всех.

Закрывал представление все тот же грустный клоун: он сыграл на старенькой обшарпанной скрипочке красивую мелодию — такую простенькую и щемящую, что она потом никак не хотела выходить у меня из головы.