Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

Минуя гостиный двор, непроизвольно замедлила шаги: из номера на втором этаже через раскрытую форточку доносились мужские голоса, похоже спорившие о чем-то, раздавался женский смех…

Чуть ли не в этом номере и собирались тогда. Плавали облака табачного дыма, непримиримо взблескивали глаза яростных спорщиков. Словесные схватки представлялись ей подобием рукопашного боя, только что бескровного. Но в них были побежденные и победители. Последние легко познавались по торжествующему сиянию лиц, по раскованности и уверенности жестов.

Елена Павловна представила себе точно таких же восторженных институток, какой была сама семь лет назад. Они молча сидят по углам, суть разногласий им не всегда понятна, но исход словесных поединков их занимает необычайно. Их глаза восторженно светятся в сумраке скудно освещенного номера, вдохновляя местных карбонариев…

А может быть, она заблуждается: вовсе не на такую сходку собрались сейчас в гостинице — кутят и веселятся, не ведая никаких других забот.

Задерживаться дольше под окнами неприлично, Елена Павловна ускорила шаг. Не вздумалось бы Ивану Артемовичу послать Глашу к модистке, чтобы встретить ее. Вот поднимется переполох, когда выяснят, что Елена Павловна не заходила к портнихе. Чего доброго, под впечатлением давешнего происшествия, кинутся на Ангару. Рассказывали, будто в полынье напротив бани выловили утопленника. Глаша говорила, что у него проломлена голова, уверяла с такой страстью, будто видела своими глазами, хотя Елена Павловна доподлинно знает, что горничная не отлучалась из дому.

Слово «полынья», лишь возникнув в уме, обдало ее ознобом. Представилось, как ледяная вода проникла под одежду, смертельными судорогами перехватила дыхание. Бр-рр!

Позади, настигая ее, все громче раздавались чужие шаги. Судя по твердости и резкому скрипу, мужские. Внезапное предчувствие охватило ее. Она шла, обострив слух, и держалась чуть напряженней, чем хотелось. Человек, настигавший ее, был уже за спиной: уличный фонарь бросал его тень на заснеженный тротуар рядом с ее собственной тенью. Они удалялись от источника света, их тени стремительно удлинялись, и от этого казалось, что движутся они много быстрей, чем на самом деле. Елена Павловна отступила на обочину. Но шедший позади нее не захотел обгонять — замедлил шаги. Так они прошли еще немного. Теперь уже Елена Павловна стремилась скорее приблизиться к освещенному перекрестку.

Незнакомец держался позади нее не далее чем в трех шагах. Елена Павловна приготовилась вторично уступить тротуар, как только они достигнут освещенного места. Нужно будет сказать ему что-нибудь, дать понять, что он ведет себя неподобающим образом. Но он заговорил первым.

— Лена, — негромко произнес он, она сразу узнала голос, — целую версту иду за тобой. Я, как влюбленный гимназист, торчал под вашими окнами, надеясь на чудо — увидеть тебя.

— Зачем? Мы не должны видеться.

— Не говори так. У тебя не хватает мужества признать правду.

— Правду? Какую правду? — Минутная растерянность охватила ее, в уме судорожно пробежала мысль: откуда Виктору известно то, что мучает ее? «Да нет, он не может ничего знать».

Виктор поравнялся с нею, в зыбком свете она узнала удлиненный овал его аккуратно подстриженной бороды. Меховая папаха наполовину скрывала высокий лоб мыслителя. Других подробностей разглядеть было невозможно, поэтому сказать, сильно ли он изменился за прошедшие годы, она не могла. Но глаза сверкали давними искрами неугомонного спорщика.

— Какую же правду я не смею признать? — спросила она, с облегчением осознав свою независимость от него. До этого мига она все еще опасалась за себя.

— Ты сама искала встречи со мной, только не признавалась себе.

Елена Павловна усмехнулась. Услышь она эти слова несколькими минутами раньше, пожалуй, сочла бы их за истину.

— Прости, ты либо нахал, либо ясновидец.

— Почему либо-либо? Нельзя быть ясновидцем, не будучи нахалом. Будешь скромным, никто не узнает о твоем даре. Все библейские пророки нахалы. Поэтому их и побивали каменьями. Большинство обывателей подобны скотам: покой им дороже счастья. Поэтому они и ненавидят возмутителей. Так было, и так есть.

— А ты бы хотел, чтобы возмутителей покоя любили? Но ведь ты презираешь людей, называя их скотами, а в то же время жаждешь их любви, признания.

Говоря эти фразы, Елена Павловна про себя удивлялась, что способна на это, удивлялась одновременно и тому, что когда-то подобное пикирование казалось ей проявлением остроумия и самостоятельности. В ту пору ей льстило внимание Виктора и других, таких же, как он, ряженных под карбонариев. Все, что тогда казалось остроумным, на деле было столь же претенциозно и банально, как и то, что они произносили теперь. Что-то уж очень легко вошла она в прежнюю роль. Верно, смотрела и слушала себя теперь как бы со стороны.