Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

— Ну, а приезжие из деревень, кому нужно дрова, сено продать или по какой другой надобности приедут, у Спиридоновой не останавливаются? — спросил Михаил Павлович, уже просто так для порядку, заранее предвидя ответ хозяев.

— Нет. Кому охота в голые стены. На постоялом ночуют у Саввы Рябинина. Тоже, бывает, загуляют, до полуночи дым коромыслом. Только народ там другой — им бы напиться да подраться, у кого кулаки чешутся.

Сквозь двойные окна послышалось, как во дворе взлаял кобель. Но гавкал не злобно, как давеча на полицейских, а приветливо, радостно. Михаил Павлович подумал: то воротилась хозяйская дочка. Однако хозяйка с хозяином молча переглянулись, а подросток вдруг оживился, и лицо у него вытянулось. Отворилась дверь, запустив в переднюю облако морозного пара. Когда оно рассеялось, на пороге объявилась встреченная ими на улице дочь Василисы Глафира — та самая коза во дворе, до которой так охочи козлы.

— Здрасте, любезные, — поздоровалась громко, озорно, с вызовом.

— Здравствуй, коли не шутишь, — чуть помедлив, отозвался хозяин, однако не без приветливости в голосе.

Хозяйка неодобрительно фыркнула, окинула гостью придирчивым взглядом.

Подросток, молчаливо сидевший на лавке в дальнем углу кухни, невидимый сейчас ни отцу ни матери, заблестевшими глазами впился в девку, которая не торопясь выпростала голову из-под платка. На сей раз на ней была надета та самая шубка, отороченная куньим мехом, которую Михаил Павлович приметил в доме Василисы.

— О, да у вас важные гости, — притворившись удивленной, воскликнула Глафира. — Этакие без заделья на посиделки не приходят.

По обращению, по повадке видно, ей случалось бывать и не в таком обществе, цену себе знает. Платок мешал ей, скинула его с плеч на лавку. Густые темные волосы отливали старинной бронзой. Очень стала похожей на свою мать. Но вместе с тем явственно обнаружилось, что в ее красоте не было какой-то малости, этакого завершающего штриха. Все черты лица по отдельности хороши, пожалуй даже совершенней, чем у Василисы: прямой нос с крутыми крыльями, глаза с чистейшей просинью, открыто и смело глядящие, чуть приоткрытые губы, перламутрово поблескивающие ровные зубки. И все же чего-то недостает. Неизвестно только чего. Или это сам он изменился, смотрит на Глафиру не теми глазами, какими в пятнадцать лет смотрел на Василису? Тогда он своим романтическим воображением дорисовывал недостающее, наделял Василису духовностью гораздо большей, чем было на самом деле. Если и было в ней что-то возвышенное, так среда, в какую ее завлекло, все подавила. Были его глаза зорче в ту пору или же, напротив, теперь приобрели способность провидеть? Будущее Глафиры он мог безошибочно предсказать, не нужно и на картах гадать: вон оно ее будущее — в избе, где они недавно побывали.

Сколь ни привычна Глафира к мужскому вниманию, а изучающий взгляд Михаила Павловича смутил ее. Потому, наверное, и смутил, что не таким вниманием она избалована.

— Зачем это господин полицмейстер в наш околоток пожаловал? — сразу на две ступени повысив Михаила Павловича в чине, спросила Глафира. — Уж не убийцу ли Степкиного ищете?

— Нешто ли Степку убили? — обернулась к ней хозяйка. — Не бреши!

— Зачем мне врать? Часу, поди, не прошло, как его из полыньи напротив городской бани выловили.

— Чего это его в баню-то привело?

— Может, вши заели, — рассмеялась Глафира. — Не в бане его ухлопали, — растолковала она, — а рекой принесло к полынье. Где-то выше на Ангаре пристукнули и в прорубь спихнули. А река возьми да точнехонько в полынью вынеси. Бабы увидели — коромыслом выудили. Народу сбежалось. Я тоже на лед сошла. Глянула и обомлела — Степка!

— Пошто говоришь, убили? — хозяин опередил Михаила Павловича: задал вопрос, который у того вертелся на языке.

— Не сам же он в прорубь нырнул. Голова у него проломлена — об лед этак не зашибешься.

— Какой он из себя Степка? — Новость заинтриговала Михаила Павловича: не вчерашний ли контрабандист?

— Непутевый мужичонка, — ответил хозяин. — Недоумок и шалопай, хотя давно уже не мальчик.

— Ко мне сватался, — залилась смехом Глафира и вся раскраснелась — сияла как куколка.

Но хотя и непутевым считался покойный Степка, а столь уже явная веселость показалась неприличной не только хозяйке; хозяин, строго глядя на гостью, неодобрительно покачал головой.

— Какой ни на есть — над покойником грех смеяться, — осудила женщина незваную гостью. — Ты бы лучше над купцом смеялась, который к тебе от жены бегает.