Вера Арье - Весна умирает осенью [litres]

– Ну и как она вас встретила?

Медленно выдохнув сигаретный дым, словно растягивая паузу перед прыжком с обрыва, Горский ответил:

– Приехав в Довиль на поезде уже к вечеру, я закинул вещи в мотель и пешком пошел в центр. Погода стояла унылая, со стороны океана дул пронизывающий ветер. Дважды сверившись с картой, которую так и вырывало у меня из рук, я отыскал особняк Зои. Сад встретил тихим шепотом: деревья нещадно трепало, било колючим дождем… Я прижимал к себе букет цветов, купленных по пути в какой-то лавке, и целлофановый пакет с конфетами, которые, как последний дурак, притащил с собой из дома. Подойдя к двери, отыскал звонок и надавил на мокрую кнопку.

Зоя открыла практически сразу. Она стояла в прихожей с ридикюлем в руках.

– Ой, – отпрянула она. – Я думала, это Марк зачем-то вернулся…

Потом посмотрела на меня внимательно: на вылинявший плащ, на облетевшие цветы, на мокрый пакет с конфетами, который я прижимал к груди. Видимо, в моем облике не было ничего угрожающего, поэтому она не захлопнула перед моим носом дверь.

Я представился. Помедлив, она пригласила меня войти. Приняв букет, бросила его на консоль в замешательстве.

Мы оказались в гостиной, где царил беспорядок. Журнальный стол был погребен под кучей фотографий – часть из них рассыпалась по полу. В серебристом ведерке посверкивала початая бутылка шампанского. Рядом стояли пустой фужер и блюдо с виноградом. На кресле валялись смятая шаль и какие-то журналы.

Зоя предложила мне сесть. Достала еще один фужер и налила мне шампанского. Я отдал ей коробку с шоколадом. Она из вежливости ее открыла, но к сладкому не прикоснулась.

Собравшись с духом, я заговорил. Рассказал о том, кем ей прихожусь, и о том, какую жизнь прожил ее родной отец. Как он следил за ее успехами, гордился ею. И как берег все эти годы единственную вещь, напоминавшую ему о прошлом: о том далеком дне, когда Ольга доверила ему «Весну» и попросила сохранить ее любой ценой. О том, как отец вез ее в вонючей теплушке, как прятал от посторонних глаз. А потом все же решился отдать ее в музей – ведь картины живут лишь тогда, когда на них смотрят люди. Как я вытащил рисунок из огня и переправил его во Францию. Ну и под конец я решился заговорить о Тане. Попросил дать мне в долг – ведь мы же родственники…

И тут лицо ее исказилось. Все благородство его, вся красота мигом куда-то исчезли. Она развалилась в кресле и, покачивая ногой в кремовой туфельке, равнодушно сказала:

– Наши родственные связи – плод вашего воображения. Я дочь великого художника и с честью ношу его имя. Если вы думаете, что на старости лет я позволю себя шантажировать и предам память отца, вы ошибаетесь. Вы серьезно полагали, что, притащившись сюда с этим жалким букетиком, вы растрогаете меня до слез и получите банковский чек? В обмен на что?! На слезливую историю, которую и слушать-то неинтересно. Ваш папаша – обыкновенный дамский угодник, развлекавший мою пресыщенную, вечно скучающую мать. Он много лет пользовался доверием отца, был вхож в наш дом, получал приличные гонорары за лечение матушкиной мигрени и пользовался этим. Он присвоил наши картины, продал их абы кому и прикарманил деньги. Мало того! Он чуть не разлучил меня с отцом, пытаясь увезти нас с матерью в чужую страну, где мы гнили бы в лагерях. Вы гордитесь тем, что наконец вернули мне «Весну»?! Да вы обязаны были сделать это много лет назад! Вы удерживали ее незаконно, вы лишали меня радости обладания лучшей вещью отца – нашей семейной реликвией! Это вы мне должны… просто обязаны оплатить издержки за поиски, которые я вынуждена была вести на протяжении многих лет!

Она поднялась, приблизилась к секретеру и отомкнула ключом верхний ящик. Достала два старых конверта и, смяв их, швырнула на пол.

– Всю свою жизнь я храню переписку матери с этим докторишкой. Но пришла пора от нее избавиться – чтобы больше никто не посмел усомниться в том, что я по праву ношу свою фамилию. Убирайтесь отсюда вон… и благодарите бога, что я не вызвала полицию.

В приступе ярости она вылила остатки шампанского себе в бокал и, опрокинув его залпом, взяла с блюда крупную виноградину. Сунула ее в рот. И вдруг выпучила глаза, схватилась за горло, заметалась по комнате. Затем бросилась на кухню, переворачивая все на своем пути. Я поспешил за ней, ничего не понимая.

Содрогаясь в спазмах, кашляя, клокоча, она плеснула в стакан воды и попыталась его выпить. Но это ей не удалось. Стакан опрокинулся, вода потекла на пол. Оступившись, Зоя поскользнулась и упала. Корчась в страшных судорогах, с чудовищной гримасой на лице, она тянула ко мне руки и пыталась что-то произнести.