Вера Арье - Весна умирает осенью [litres]

– Еще немного – и мы на месте! – прокричал Мамаду сквозь фонящий рев моторов.

И в эту секунду совсем рядом зашумел акселератором хищный «Дукати». Поравнявшись с «Ситроеном», знакомый мотоциклист в люминесцентном шлеме заглянул в окно и помахал Родиону рукой, словно прощаясь…

Таксист, сосредоточенно глядевший на дорогу, этого маневра не заметил. Нажав на газ, он начал наращивать скорость и вдруг резко ударил по тормозам: прямо перед ним, как черт из преисподней, выскочил рычащий мотоцикл и ошалело полетел наперерез.

Мамаду выдохнул огненное, как племенное заклинание, слово и до предела выкрутил руль.

Мир ахнул, опрокинулся, брызнул в глаза осколками… и придавил такси бетонной тяжестью простенка с дорожным указателем «В аэропорт».

– Ну е-елочки зеленые! – отчетливо произнес у нее в голове голос Вадима. Бесцветный, угасающий голос, а не тот жизнерадостный полнозвучный басок, каким он разговаривал с ней сегодня в палате.

Оливия откинула спинку самолетного сиденья и подумала о том, что заскочить к нему в больницу по пути в аэропорт они успели просто чудом. Горский связался с заведующим отделением и, объяснив ему ситуацию, получил разрешение на короткое посещение.

Вадим полулежал на широкой медицинской кровати, оборудованной электрическим подъемником, и с аппетитом уплетал завтрак. Увидев Оливию в дверях, он отложил ложку и попытался приподняться, но боль мгновенно уложила его на место. Он охнул, сморщился и побледнел. Затем повернул к ней свою коротко стриженную голову и тут же принялся балагурить и острить, травить больничные байки, перемежая их восторженными восклицаниями: тому, что она жива и невредима, он был несказанно рад.

Через четверть часа в палату заглянул Горский, который дожидался ее в коридоре. Он деликатно постучал пальцем по циферблату наручных часов, напоминая, что до вылета осталось совсем мало времени.

Осознав, что пора прощаться, Вадик протянул Оливии батончик в пестрой обертке, лежавший на прикроватном столике рядом со стаканом жидкого чая.

– Прощальный подарок, – подмигнул он.

– А что это?..

– Средство от анемии – из крови молодых бычков, – с удовольствием пояснил он. – Тебе, француженка, гемоглобин надо повышать – уж больно ты бледная!

В эту минуту в комнату повторно заглянул Горский.

– Ну ладно, – нехотя протянул Вадим. – Давай, до свидания… Как оклемаюсь, навещу тебя в Париже. Поднимемся на Эйфелеву башню, пошляемся по Елисейским Полям!

Чмокнув его в небритую щеку, пахнувшую какими-то лекарствами, Оливия сунула липкий батончик в карман и зашагала на выход. У самого порога она обернулась. Он смотрел ей вслед помертвевшими глазами, в которых не было и намека на улыбку.

Когда они выехали за ограду больницы, Горский нехотя признался: по мнению врачей, Вадим самостоятельно ходить уже не сможет.

На взлете она отключилась, однако в голове адским месивом продолжали ворочаться мысли. Очнувшись через четверть часа, Оливия вызвала стюардессу и попросила принести ей кофе. С отвращением глотая горячую бурду, она прокручивала в памяти события прошедших дней, удивляясь, что за такое короткое время почти забыла о Париже…

Все, что ждало ее там – университет, друзья, редакционные интриги, – казалось теперь почти что вымыслом. Все, кроме маленькой квартирки, затерянной в грязноватых переулках Монмартра. И того обособленного, несговорчивого, но преданного ей человека, без которого, как оказалось, она не может обходиться.

Думала она и о Зое.

Точнее, о том, почему приняла так близко к сердцу ее историю. Оливии нелегко было себе признаться, что в этой благополучной стареющей женщине она разглядела… себя. Как и юная Зоя, ребенком она тяжело переживала измену матери. Годами скрывала от горячо любимого отца, что знает о мамином романе. А тот предпочел ничего не выяснять. Просто отстранился… От них обеих.

Как и маленькая Зоя, Оливия чувствовала себя обманутой, отвергнутой, ненужной. Неподтвержденной.

Страх одиночества и любовных неудач начал отпускать ее лишь тогда, когда она перебралась в Париж и встретила Родиона. Он стал для нее тем средоточием радости, тем внутренним смыслом, той точкой отсчета, к которой ей теперь так отчаянно захотелось…

Вернуться.

Самолет загудел двигателями и начал заходить на посадку. В иллюминаторе заплескались ночные огни, заиграл леденцовой подсветкой шпиль Эйфелевой башни. Он лежал у ее ног, этот обманчивый город, с его дворцами, садами, музеями, отелями, больницами, кладбищами, притонами, полицейскими участками и приютами для бездомных. С его неспешностью и суетой, низостью и величием, нищетой и блеском… И с теми безрассудными надеждами, которыми пропитан его воздух, и эфемерными мечтами, которыми живут испокон веков его обитатели.