Алан Брэдли - Сорняк, обвивший сумку палача

Мое сердце чуть не остановилось в груди! Он меня заметил?

Лучше сохранять тишину, решила я. Не шевелить ни единой мышцей. Если меня поймают, скажу, что пришла искать Руперта и заблудилась в лесу, словно Златовласка. В этом есть что-то правдивое, люди всегда верят сказочным отговоркам.

— Сквайр Мортон снова заезжал на прошлой неделе, болтал о всякой ерунде с Дитером. Хотя больше похоже на то, что вынюхивал.

— Ты умнее большинства из них, Гордон. У них кирпичи вместо мозгов.

— Может, и так, — ответил Ингльби, — а может, и нет. Но, как я тебе уже говорил, это финальная черта. Здесь Гордон заканчивает работу.

— Но как насчет меня, Горд? И остальных? Ты нас просто так оставишь болтаться?

— Ублюдок! — заорал Гордон, занося мотыгу, словно боевой топор, и делая несколько угрожающих шагов. Он внезапно пришел в ярость.

Руперт неуклюже поднялся на ноги, жестом защиты выставив руку перед собой.

— Прости, Горд. Я не хотел. Это просто выражение. Я не подумал.

— Ты не подумал? Ты никогда не думаешь. Ты не знаешь, каково это — жить в моей шкуре день и ночь, жить с мертвой женщиной и призраком болтающегося ребенка.

Мертвая женщина? Он говорит о миссис Ингльби?

Что ж, о чем бы ни шла речь, одно совершенно ясно: это не разговор двух людей, познакомившихся сегодня утром. Судя по всему, Гордон и Руперт знают друг друга очень давно.

Они постояли несколько секунд, глядя друг на друга и не зная, что сказать.

— Лучше мне вернуться, — наконец произнес Руперт. — Ниалла беспокоится. — Он повернулся и пошел к дальней стороне лужайки, где скрылся в лесу.

Когда он ушел, Гордон снова утер лицо, и я увидела, что его руки дрожали, когда он доставал мешочек с табаком и коробку сигаретной бумаги из кармана рубашки. Он неловко скатал сигарету, в спешке просыпая крошки табака, затем полез в карман брюк за латунной зажигалкой, закурил, глубоко втягивая дым и выдыхая так медленно, что я была уверена, что ему должно не хватать кислорода.

Удивительно быстро он закончил. Втер окурок в землю каблуком, взвалил на плечо мотыгу и скрылся из виду.

Я ждала около десяти минут, чтобы увериться, что он не вернется, затем быстро подошла к тому месту, где он стоял. Мне было нетрудно достать влажный остаток сигареты из земли с отпечатком его каблука. Я оторвала пару листьев от какого-то растения и, воспользовавшись ими в качестве импровизированной прихватки, подняла окурок, дважды обернула чистым листиком и убрала на дно кармана. Руперт тоже оставил несколько окурков под кустом, где сидел. Их я тоже подобрала и добавила к первому. Только после этого я пошла обратно по своим следам через лес и вниз по холму Джиббет.

Ниалла и Руперт восседали на гнилых сваях, охлаждая босые ноги в проточной воде. Дитера нигде не было видно.

— О, вот вы где! — радостно сказала я. — Я вас повсюду искала.

Я сняла туфли, стянула носки и присоединилась к ним. Солнце уже далеко ушло по послеполуденному небу. Пожалуй, уже слишком поздно ехать в Хинли. Пока я туда доберусь, будет уже позже пяти и инспектор Хьюитт уйдет.

Моему любопытству придется подождать.

Для человека, которому только что угрожали лезвием острой мотыги, Руперт был в удивительно хорошем настроении. Я видела, как его сухая ступня описывает круги, словно бледная рыбка, прямо под поверхностью воды.

Он опустил два пальца в реку и игриво брызнул пару капель воды в моем направлении.

— Тебе лучше топать домой, как следует поесть и хорошенько выспаться. Завтра большой день.

— Так точно, — ответила я, вставая на ноги. — Ни за что его не пропущу. Я без ума от кукольных спектаклей.

Ужин мы как-то пережили, со стола было убрано. Мы сидели вокруг в ожидании, пока кто-то придумает предлог, благодаря которому мы сможем разойтись каждый по своим делам: отец к маркам, Даффи в библиотеку, Фели к зеркалу, тетушка Фелисити в одну из обширных гостевых спален, а я — в лабораторию.

— И как нынче Лондон, Лисси? — поинтересовался отец.

Поскольку едва ли не каждые две недели он ездил туда на очередную выставку марок, он точно знал, как нынче Лондон. Хотя эти путешествия он всегда обставлял как сверхсекретную военную операцию. Отец предпочел бы, чтобы его поджарили, чем допустил бы, чтобы тетушка Фелисити узнала, что он в Городе.

«Она до сих пор сохранила все зубы, — говаривал он нам, — и умеет ими пользоваться».